Сергей Баумштейн

Искусство узких квинт

Два дня Вити Корнфельда, гражданина Израиля, эмигранта


повесть а la роман
Тель-Авив, 2004

роман выпущен в июне 2005 г.
По вопросу приобретения книги обращаться:
Pilies Studio - Русское издательство
Выпуск книг малым тиражом
Phone/fax: 972-3-6832853
Cell.: 972-054-809082
e-mail: pilies-studio@bezeqint.net


Содержание

  • Об авторе
  • Лекция на презентации книги
  • Вместо предисловия
    Глава первая
  • Ковыряясь в старом ”Бехштейне”
    Глава вторая
  • Если верить Фрейду…
    Глава третья
  • На улице Aлленби, у пани
    Рецензии
  • Михаил Копелиович Два круга существования



    Об авторе

    Сергей Баумштейн родился в 1952 г. в Киеве. Отец, Григорий Баумштейн - юрист, сотрудник аппарата областной прокуратуры, мать, Елена Виленская - известная пианистка.
    В 1973 г. окончил Житомирское музыкальное училище по классу скрипки и был принят в оркестр Литовской оперы.
    С 1978 по 1987 гг. работал настройщиком фортепиано Госконсерватории Литовской ССР.
    В 1980 г. подал заявление на выезд, разрешение было получено в 1987 г.
    В Израиле в 1989 г. дебютировал отрывком из романа "Наша жизнь". С 1989 г. работал корректором-стилистом в журнале "Круг".
    С 1990 по 1995 г. - выпускающий редактор "Пятницы", литературно-публицистического приложения к газете "Наша страна". Редактором приложения с 1991 по 1995 г. работала Дина Рубина.
    С 1995 г. по настоящее время Сергей Баумштейн работает сторожем.
    В 2000 г. работал литературным редактором в газете "Вести".
    В 1996 году открыл издательство Pilies Studio, к настоящему моменту выпустившее свыше 50 наименований книг и журналов на русском языке, в числе которых "Последний кабан из лесов Понтеведра" Дины Рубиной, "Станция Березай" Георга Морделя, "Художники" и альбом-монография "Русские примитивы" Григория Островского. Среди прочего издательство также выпускало местную газету "Маале Адумим", общинный бюллетень Объединения выходцев из Украины в Израиле, литературный альманах "Роза ветров", литературный журнал "Хронометр".
    Pilies Studio специализируется на выпуске русских книг малым тиражом.
    В ближайшее время должен выйти роман "Искусство узких квинт".


    Лекция на презентации книги

    Уважаемые дамы и господа!
    Умею ли писать прозу? Есть разные мнения.
    Думаю: умею. Считай я иначе, меня бы тут попросту не стояло.
    Умею ли читать прозу и говорить публично?
    Твердо уверен: не умею.
    Тогда, как написали бы прозаики ленинградской школы, спрашивается вопрос: зачем меня тут стоит?
    Затем, что хочется! Всю предшествующую жизнь молчал.
    Поэтому все, что намерен сказать, прочту по бумажке – в лучших традициях вождей страны, исчезнувшей с исторической карты. При этом надеюсь не увидеть во сне, подобно московским присяжным поверенным из рассказа молодого Чехова, ножницы, которыми в клинике профессора Склифософского отрезают распухшие языки.
    Два тезиса:
    Первый: полагаю, все мы одной крови…
    Простите, оговорка по Фрейду – собравшиеся в этом зальчике принадлежат к уходящей цивилизации евреев «красного Вавилона». А поскольку любой еврей, как подобает первым монотеистам, видит общую картину мира, в глазу каждого из нас пребывает осколок этого Вавилона.
    И второй: издревле – если скажу, задолго до Шамая с Гилелем, не слишком ошибусь, – у евреев повелось: мнения тотально не совпадают… И слава Богу! Благодаря этому мы не самый скучный народ на грешной земле.
    Но, полагаю, в одном собравшиеся в этом зальчике солидарны: идея существования еврейского государства аксиоматична и в обоснованиях любого рода не нуждается.
    Тот, кто с последним тезисом не согласен, потратит время попусту.
    Все остаются? Прекрасно! Начнем!
    Преамбула: немного о самоидентификации...
    Лет семь-восемь назад я вышел кабинета зубного врача. В холле дома ко мне рванула почтенная старушка, явно соплеменница, и, глядя, как, должно быть, смотрели наши предки в Синае на Моше-рабейну, в отчаянии спросила: “Молодой человек, вы русский?”
    На некорректно поставленный вопрос пришлось ответить точно так же:
    “Нет, я еврей”.
    Старушка воспряла духом: ее отнюдь не волновали мои этническая и конфессиональная принадлежности. Заблудившись, уже отчаялась получить объяснения на понятном языке – как найти нужную улицу. 
    Относительно недавний курьез вызвал из порядком заизвествленных глубин памяти другой, куда постарше. Привожу его со слов покойной матери.
    Лет в пять, рассказывала она, я вбежал в комнату, распахнул шкаф, подтащил стул и, вскарабкавшись, достал с верхней полки резную шкатулку, где хранились документы. На резонный вопрос старших, что означают сии действия,  категорически заявил: мне нужно посмотреть, что записано в их паспортах – только что узнал, что родители и я, соответственно, евреи. До этого момента этнический состав отдельно взятой  коммунальной квартиры в центре Киева выглядел в моем представлении следующим идиллическим образом: у нас все русские, кроме соседа дяди Бенци, поскольку тот – старый еврей. В определенной логике пятилетнему человеку не откажешь: он собственными ушами слышал, как Бенцион Давидович всегда говорил с женой и дочерью на идише, они же отвечали, как правило, по-русски. Прочие насельники коммунальных кущей говорили либо на русском, либо на украинском.
      Этнические соображения я излагал с таким раскатистым “эр” –  юдофобу не угнаться...
    Спустя двадцать пять с лишним лет это же пришлось объяснять собственному сыну – картина мира в глазах его и товарищей по детскому саду выглядела дихотомичной: он интересовался, кто мы - русские или литовцы. Узнав - ни то, ни другое, шестилетний ребенок умудрился поставить вопрос точнейшим образом: если мы евреи, то почему говорим на русском и литовском? Увы, объяснить сыну, что его родители уже много лет добиваются от советских властей разрешения этого фатального несоответствия, было невозможно. Признаюсь, получил немало удовольствия, услышав, как в раздевалке детского сада сын на чистейшем литовском с апломбом рассказывал согруппнику: “Знаешь, мы говорим по-литовски и по-русски, но должен тебе сказать – мы евреи”. Mes esame zydai – так звучит в оригинале.
    Вернемся к папаше.
    Твердо помню - узнав: родители и, соответственно, я - евреи, нисколько этому не огорчился. С тех этническая принадлежность прочно заняла первое место в самоидентификационном ряду, хотя  положительных эмоций в советской Украине и в красавце-Киеве не приносила. Многие земляки-соплеменники с Украиной и развитым социализмом поспешили расстаться.Мне, к сожалению, пришлось расставаться поэтапно, застряв в Литве на 14 лет...
    Длинная преамбула вот к чему: гигантское противоречие между этнической самоидентификацией и культурной сутью.
    Вот что мог бы наговорить один из персонажей этой лекции, названный мною культурным пахаремв полном соответствии с манерой великого мовиста русской литературы, автора “Алмазного венца”. Подчеркиваю: мог бы!
    “Дружочек, ваш родной язык – русский, поскольку другие выучить не удосужились; то, что гордо считаете своей сутью, на деле месиво из русско-православной, советской, чуть западной – в подцензурных переводах – культур и воинствующего невежества.
    Ни один из пластов национальной культуры – общей, ивритской, древней танахической или талмудически-средневековой, даже локальной идиш-культуры вам неведом. Историю нашего народа, небось, изучали так: древнюю по Фейхтвангеру, в лучшем случае, по Томасу Манну, галутную – по Шолом Алейхему, израильскую – по “Эксодусу”. Какой вы к чертям еврей! По пятой графе и форме носа?”
    Что тут возразишь... Сослаться на Греца, Дубнова и Жаботинского, всепобеждающий антисемитизм? Но это не по существу.
    Более по существу окажется ссылка на менталитет, который несмотря на любой подпитывающий культурный компост меняется медленнее и меньше всего.
    Поскольку нынешний Израиль – человечество в миниатюре, то, посмотрев на других евреев, убеждаешься: наша самоидентификация не менее других имеет право на существование.
    Можно, конечно, талдычить о поколении пустыни, перегное... Но не хочется.
    Итак, господа, считаю себя прежде всего евреем.
    Плохим евреем? Мутантом?
    Пусть!
    И пишу прежде всего о евреях и для евреев.
    Преамбула окончена. Вернемся к роману.
    Десять с лишним лет назад, когда Дину Рубину и меня выгнали из медиа-концерна «Новости недели», я основал издательство «Pilies Studio», выпускающее русские книги малым тиражом. Успел выпустить несколько десятков чужих книг. Сегодня предстаю в качестве автора, хотя современная народная мудрость гласит: «Один раз – не водолаз».
    Писать всерьез начал почти двадцать пять лет назад. Однако необходимость зарабатывать далекими от сочинения прозы занятиями – игрой на скрипке в оркестре Литовской оперы, настройкой и ремонтом фортепиано, выпуском газет и журналов, охраной сионистической собственности, изданием и редактурой чужих опусов, а также крайняя неорганизованность и лень, – вот причины, по которым лишь сегодня предъявляю городу и миру написанную – и даже собственноручно напечатанную – книгу.
    Вкратце изложу историю ее появления.
    Культовый роман эпохи угара нэпа “Двенадцать стульев” авторы посвятили великому мовисту Валентину Катаеву.
    “Искусство узких квинт” посвящено Дине Рубиной. Конечно же, не случайно.
    Признаюсь, никогда не взялся бы за роман, не попроси Дина описать работу настройщика фортепиано – для будущей книги “Вот идет Мессия!...” Я честно выполнил просьбу коллеги по редакции – писателя, прозу которого ценю весьма высоко. Предложенный кусок был Диной отвергнут. Мне, в свою очередь, обуздать поток воображения не удалось.
    С этого момента, а стоял июль 1995, писал в свое удовольствие фрагменты неизвестно чего, пока концепция смутным фантомом носилась на заднем плане воображения.
    Книга снабжена подзаголовком: «Два дня Вити Корнфельда, гражданина Израиля, эмигранта» и уж вовсе раздражающим определением жанра: «повесть а ля роман».
    Сколько шишек досталось за это «а ля»!
    – Ты чего вы… пендриваешься? – неоднократно повторяла Дина. И не только она.
    Достали! Проанализировал текст статистически – внешняя сюжетообразующая структура, Present, по-ученому, занимает 93 страницы, а время действия укладывается в 48 часов. Прошу прощения – по всем жанровым признакам повесть. А многочисленные и длительные реминисценции, включая сюрреалистический сон, по протяженности и сюжетной глубине соответствуют канонам романа.
    Я глубоко признателен Дине за многолетнее – по мере написания – чтение фрагментов «Квинт». Текст она слегка хвалила, больше ругала.
    Как-то в ходе перепалки раздраженно спросил:
    – Одним словом – о чем книга?
    – О ненависти! – ничтоже сумняшеся ответила Дина.
    – Ты не права: о разочаровании…
    К соглашению не пришли по сю пору.
    Довелось слышать, правда, от третьих лиц о якобы имевших место признаках плагиата: и в «Квинтах», и в «Мессии» действующие лица, один из которых настройщик, выпускают литературное приложение. Даже зовут героя «Квинт», так же, как одного из персонажей «Мессии»…
    Сходство столь взаимоотталкивающих текстов обнаружит лишь человек, злостно не понимающий литературу.
    Именно поэтому выпросил у автора «Мессии» разрешение привести небольшую цитату.
    Итак:
    “...Она сразу и без усилия вобрала в себя и эту страну, и население, поначалу изумившее ее горластостью и простотой.
    А ведь мы, выходит, — народ восточный, открыла она с необычным для нее глубинным смирением. Приняла это, как впервые вбираешь потрясенным взглядом лицо своего ребенка, поднесенного к твоей груди на первое кормление.
    Все было правильно: мозаичный узор судьбы подбирался по камушку, складывался медленно и старательно. И — поняла она — удивительно верно. В первые же дни она ощутила себя камушком, точно вставленным в изгиб узора огромного мозаичного панно, кусочком смальты, которые подбирает рука Того, кто задумал весь узор.
    …И радостное вздрагивание души, захлестнутое дыхание, спазм в горле, слезы на глазах — были ей такой наградой за все безумие отъезда...”
    Дина Рубина. «Вот идет Мессия!..»
    Цитатами из себя злоупотреблять не стану, но сравните, господа:
    “Сбывшееся желание – как всегда – обернулось раскрашенным муляжом.
    Эйфория улетучилась, подобно воде, пролитой на раскаленный тель-авивский асфальт. Рвотным комком застрял в горле не переваренный иврит.                       
    A израильская толпа вблизи...                                                                                
    Сионисту должно восхищаться этнической да и, откровенно говоря, расовой толкучкой. Что Витя добросовестно пытался  делать.                                            
    Будь за спиной ташкентский, бакинский или хотя бы тбилисский опыт, шок был бы помягче. Но на Средиземное море Витя попал с берегов Нямунаса, то бишь Немана, из янтарного края светловолосых, голубоглазых, в меру флегматичных евреев – от литовцев-то не всегда отличишь.                            
    Исследователь-антрополог потирал бы руки от радости, окажись в этнографическом заповеднике Тель-Aвив...
    ...Йеменские евреи, чьи лица выкроены по сплошь кривым лекалам; ”иракцы”, круглые головы которых перетекают в бычий загривок; вертикальнолицые, красного дерева миниатюрные выходцы из Индии – племя ”Бней Исраэль”;  сонные, словно задумчивые ”парсы”-иранцы; коричневато-золотозубые ”бухарцы”; вполне человекоподобные ”марокканцы”...                                                                                             
    Самцов-обитателей заповедника – за редким исключением – уродами не назовешь. ”Библейский тип!” – восторгались в той жизни.
    Лица и фигуры представительниц прекрасной половины восточных этносов – в основном, крашеных блондинок – напоминали то пережаренные гренки, то полувзошедшее тесто. Изобилие или скудость плоти украшали горы браслетов, ожерелий, колец... Разнообразных форм и металлов серьги торчали из самых неожиданных мест, включая выставленный на обозрение честного Леванта пупок.
    Но о вкусах, как говорили в древнем Риме, non disputandum.
    Тембры голосов израильтянок – хрипло-раскатистые, ежесекундно переходящие в картавый вопль, – лучшее средство от потенции.
    Однако порой...
    Рассекая толпу голым пупком, как корабельным бушпритом, выдвинув  плечико с бретелькой не всегда свежего лифчика, навстречу двигалось – стройное или объемных форм – оливковокожее ”надцатилетнее” адски соблазнительное существо, гордо неся роскошно-глуповатую восточную красоту. Лане-газелий взгляд, многообещающе влажные уста... Скудноватая одежда, казалось, гарантировала доступность, прямо пропорциональную обнаженности.
    (Впрочем, как вскоре выяснилось, обнаженность не значила ровным счетом ничего.)
    Приоткрыв рот, глядел вслед, пытаясь утихомирить мужское начало: оно трепыхалось, подобно лягушке, через которую пропустили гальванический ток...
    (Впрочем, секундное восхищение тоже не значило ровным счетом ничего.)
    ”Дебилы, олигофрены, имбецилы!” – вертелась в голове градация стадий умственного развития, выуженная из начатков судебной психиатрии.
    Aнтропологи Третьего рейха, злорадно думал Витя, исследуя черепа немецких евреев – культурнейшего в мире этноса, пришли к выводу: в силу неполноценности еврейская раса должна быть уничтожена. A ну попадись ”Herrschaften ученым” в качестве образца йеменский или иракский еврей?..
    Очухавшись и сообразив – в жизни по сути ничего не изменилось, сбылось очередное желание, Витя мысленно подмигивал себе при виде очередного смуглокожего соплеменника:
    –  Хавай, чувак, – вот он, твой народ!
    В черт те чем забитой памяти услужливо всплыло определение, выкопанное в Большой советской энциклопедии издания пятьдесят какого-то веселого года:
    ”Евреи – это этнические группы, берущие начало от древних евреев, объединенные в прошлом общей религией – иудаизмом”.
    Разве гарлемские негры лучше?
    Наверное, нет...” 
    Надеюсь, вопрос о плагиате закрыт!
    Куда направлено острие полемики романа?
    Работая над текстом, думал – спорю с лучшей книгой о нашей эмиграции – «Вот идет Мессия!..» Дины Рубиной, но тема оказалась шире:
    несогласие с официально-общепринятым мнением: ситуация, в которой все мы оказались здесь и сейчас, – единственно возможное, тотальное решение проблем еврейства «красного Вавилона».
    Я уважаю мнения, отличные от моего, поэтому если кто-либо считает: такая постановка вопроса неприемлема, поверьте – с моей стороны ни малейшей обиды.
    Все готовы участвовать?
    Прекрасно!
    Долго думал – о чем говорить с трибуны…
    Рассказать собственную биографию? Не интересно.
    Поведать, какую замечательную книгу написал? Не этично! Да и ни к чему: очередь заняли историк с литературным критиком, они изложат – с точки зрения профессиональной эрудиции – достоинства и недостатки данного опуса.
    Нет, господа, пойду другим путем!
    Надеюсь, буду правильно понят: это (показать “Квинты), подобно любому тексту, подлежит критике.
    Моя проза – не червонец, всем нравиться не может, да и не должна.
    Огорчительные для автора мнения, вроде: текст написан слабо, претенциозно, вторично и – самое страшное – скучно, вполне легитимны. Не стану оспаривать... Ни мудреца, ни, тем более, глупца.
    Идее же романа буду верен до конца или, выражаясь менее куртуазно, за концепцию выгрызу глотку и пасть порву...
    Итак, о вылитых ушатах брани и негодования: за что роман ругали, ругают, и, надеюсь, будут ругать?
    Вернемся в родные палестины, где роман критиковали:
    а)
    интеллектуальная дама (фамилии не назову, не просите), в свое время подрядившая редактировать ее переводы. Снисходительно похлопав по плечу, процедила: «Есть удачные места, но в целом картина чудовищно искажена. Точь-в-точь как в притче о выводах троих слепцов, ощупавших слона: «Слон – тонкая веревочка», «Слон – толстое бревно», и, наконец, «Слон – гибкая змея». Вы игнорируете положительные стороны жизни Израиля! Прямо «Записки из подполья». Играя на низменных инстинктах толпы неудачников, намеренно апологизируете ксенофобию самого гнусного толка!»
    Во как!
    По пунктам: картина чудовищно искажена.
    А я кто – историк? Социолог? Хроникер-бытописатель? Историософ?
    Нет, господа, я беллетрист! Тем, надеюсь, интересен!
    Перефразирую обращение Пастернака к великому пианисту Генриху Нейгаузу:«Воображенья произвол не тронул строк о вашем даре». Даже не произвол, а беспредел воображенья – вот, на мой взгляд, необходимая компонента дара беллетриста. Разве современникам Булгакова – прочти они «Мастера и Маргариту» – упоминание о подчиненном, обмазавшем ядом стены кабинета наркома внутренних дел, не показалось бы беспределом воображения?
    Далее – слепцы о слоне.
    А хоть бы так! Любое мнение – если не высказать его скучно, кажется, пока не запрещено. Я очень старался – чтобы не скучно.
    И еще: автор игнорирует положительные стороны жизни Израиля.
    Увы, папочка моего анамнеза пухлая… Жизнь, знаете ли, бесследно не проходит. Справку о полной собственной вменяемости подписать откажусь! А вот шизофрении не замечено. Пока!
    Требовать разных взглядов на один предмет из одной точки? По меньшей мере, странно…
    И последний, ароматно-показательный штришок: описывая район, где находится ее свежекупленный пентхауз, – не скажу, где! эта дама добавила:
    «Еще большой плюс – там совсем нет «марокканцев!»
    И эти люди обвиняют беллетриста в ксенофобии…
    б)
    из славной плеяды хулителей романа выделю дважды соотечественника волны 70-х, достойно пашущего русско-израильскую культурную ниву, – прошу заметить, я в меру сил объективен.
    Фамилии тоже не назову, поскольку инвективы г-н пахарь высказал в телефонной беседе: «Перечел ваш труд раз восемь. Вы и вам подобные, владея ивритом – в лучшем случае – на бытовом уровне, собственноручно возвели стены «русского» культурного и ментального гетто, и судите об Израиле и собственном месте в нем на основании весьма искаженного эмпирического опыта.
    Книга на редкость гнусная, не достойная помойки! – раскалив себя до точки кипения, заорал: – Написана недоноском для недоносков! – и, с досады плюнув, добавил: – Хоть бы роман был бездарен!..»
    «Повторите привселюдно, на презентации! – предложил я собеседнику, – но уточнив: в чем конкретно обвиняете».
    – Ни в коем случае! Могу задеть слишком многих…
    Анализируя, почему г-ну культурному пахарю было угодно записать меня в литературно-интеллектуальные дебилы, пришел к выводу – концепция раздражила донельзя, ее необходимо опровергнуть, а… сказать: «Все-то вы врете, недоносок!» не выходит.
    Господа, я не первый год замужем. В израильскую русскую прессу угодил в 1989 году и прошел недолгую, но весьма полезную школу у такого блестящего, что называется, журналиста от Бога, как Георг Мордель.
    В юриспруденции – мне это известно как сыну юриста – существует понятие: «оценка доказательств». Хотя в рамках оценки доказательств автору можно инкриминировать многое, но, полагаю, никому здесь (показать «Квинты») не найти фактов, квалифицируемых как явная клевета и злостное искажение действительности. Вторая глава – антиутопия, разумеется, не в счет, но об этом позже.
    Узнав – роман отпечатан, г-н культурный пахарь поинтересовался оптовой ценой тиража. На вопрос, зачем ему это, сказал – за удовольствие увидеть костер из “Квинт” на собственном балконе и знать, что эту мерзость не прочтут, готов расстаться с энным количеством тысяч шекелей.
    В ответ прозвучало традиционное: “Не дождетесь!”  Книга написана, а затем издана лишь для того, чтобы ее читали... Впрочем, одумавшись, предложил заклятому другу – дабы его душа насытилась зрелищем аутодафе, пожертвовать еще экземпляр в пару к подаренному.
    Крик уязвленной пахаревой души заставил предположить: книга невольно надавила на болевые точки, может быть, куда сильнее, чем рассчитывал автор, холя, лелея и пестуя «воображенья беспредел». 
    и наконец
    в)
    вторая литинститутская дама, к которой испытываю глубокое уважение.
    «Прочтут вашу книгу в Москве…» – сказала она.
    –  Да ну?.. – усомнился автор.
    «…Приеду туда, а меня спросят: как же так? Что ответить? Роман полностью опровергает все, что  следует говорить об Израиле!»
    – Размечталась, однако!.. – мысленно нахамил я. – Кому в Москве, уважаемая, придет в голову спрашивать вас о чем-либо…
    Тревожиться о том, какие вопросы возникнут в Москве, а также в Питере, Франкфурте, Кобленце, Бруклине, Бостоне и Сан-Франциско, не стану – заказчика у книги нет. Все это (показать «Квинты») – беспредел авторского воображения в свободном полете.
    Великий мыслитель ХХ века Мераб Мамардашвили произнес горькие слова: «Истина выше родины!»
    Как видите, критики романа дружно обрушились на концепцию.
     
    Поскольку приходится, простите за модное словечко, «позиционировать» себя как пишущего издателя (а не наоборот: быть издающим писателем… увы), имею дело с весьма разного качества  опусами. Работаю не по классической схеме: издателю приносят рукопись, и он выпускает книгу на свой страх и риск. К сожалению, за деньги автора печатаю тексты  любого качества. Кушать, пардон, надо…
    Недавно обратился за сметой очередной… пиит. Верстая текст, споткнулся о следующие строки:
    Мой Израиль – это свет
    Солнца, что всегда со мной.
    Мой Израиль – это цвет
    Бело-ярко-голубой.
    Мой Израиль – это ты,
    Это вся любовь моя,
    Это все мои мечты,
    Без которых я - не я.
    Или:
    Лучезарные слёзы зари
    На холмы Иудеи упали.
    Говори со мной, говори,
    О том, как ты любишь Израиль.
    О том, как тепло декабря
    В Тель-Авиве к тебе ласкается.
    О том, что мы здесь не зря!
    И о том, что мечты сбываются!
    Не смущайся, что я молчу
    И глаза мои чуть устали.
    Продолжай говорить, я хочу
    Слышать то, как ты любишь Израиль.
      далее в том же духе.
    Предупреждаю: подобного в тексте не найти…
    Здесь (показать «Квинты») целый букет пунктов пресловутой 58-й статьи уголовно-идеологического кодекса сионизма.
    Ничего не поделаешь, говорить правду – удел безумцев и пророков, в нашей традиции эти понятия почти всегда совпадают…
    Предвижу вопрос: «Почему решили, что говорите правду?»
    Отвечаю: на основании принципа презумпции… Докажите – убедительно – что лгу!
    Дина сказала: после выхода «Синдиката» ретивые сограждане навесили на нее ярлык ненавистника Израиля.
    Перевесьте, господа…
    Объясню экстракт идей книги.
    Но не тычьте мне типичность или атипичность персонажей и обстоятельств – не это главный критерий качества текста.
    Цитаты будут в изобилии. Разумеется, те, что работают на концепцию, – цитаты, опровергающие ее, предоставлю подбирать оппонентам и критикам.
    Итак:
    “Роман - зеркало, с которым идешь по большой дороге. То оно отражает лазурь небосвода, то грязные лужи и ухабы.
    Идет человек, взвалив на себя это зеркало, а вы этого человека обвиняете в безнравственности! Его зеркало отражает грязь, а вы обвиняете зеркало!
    Обвиняйте уж скорее большую дорогу с ее лужами, а еще того лучше - дорожного смотрителя, который допускает, чтобы на дороге стояли лужи и скапливалась грязь”.
    Стендаль. “Красное и черное”.
    «Искусство узких квинт». Странное название, не так ли?
    Я – впервые в мировой русской литературе – подробно описал ремонт и настройку фортепиано. “Человек ревматический”, настройщик Муркин из рассказа «Сапоги», не в счет – Антона Павловича не интересовало, что именно бедолага делает с роялем.
    Поскольку это действо – настройка – является сюжетообразующим стержнем, рискнул вынести в заголовок книги загадочный эвфемизм, мною же придуманный, поскольку в искусстве фортепианного мастера термина «узкая квинта» не существует – она называется темперированная.
    Вспомните захватывающее описание работы скрипичного мастера в «Визите к минотавру». Я же, смею заметить, в ремонте и настройке фортепиано смыслю больше, чем братья Вайнеры в построении скрипок – поскольку занимаюсь этим достойным ремеслом почти тридцать лет.
    Профессия настройщика, помимо остроты слуха, знания теории музыки и основ акустики, требует чувства меры, стремления к гармонии, а также предполагает владение искусством компромисса, поскольку святая святых ремесла – темперация – это компромисс, возведенный в абсолют.
    В завершение темы добавлю: некий критик сожалел о том, что в «Узких квинтах» биография предмета, достойная стать отдельной книгой, вроде нашумевшего «Парфюмера» Зюсскинда, оказалась столь быстро свернутой.
    Но вовсе не стремление описать благородный труд настройщика заставило шесть лет корпеть над книгой, суть которой достаточно точно сформулировал писатель Александр Мелихов: «Конфронтация: Израиль – галут».
    Итак, героя впервые встречаем в редакции русского литературного приложения, где измученный Востоком Витя Корнфельд разбирает механику довоенного пианино «Бехштейн». Его родители-киевляне чудом уцелели: отец мог запросто погибнуть на фронте. Мать, застряв в неразберихе лета сорок первого, могла уйти в Бабий Яр… Витя – представитель первого поколения после Катастрофы, в чьем подсознании она, Катастрофа, постоянно присутствует. Мысленный фон – вечный диалог с представителями иной, отвергающей идею Бога цивилизации.
    Любуясь деталями немецкой механики, Витя сознает: эти совершенные молоточки, сдержанная стройность баховских секвенций, хищно-благородные линии довоенных «хорьхов» и «мерседесов», обволакивающее тепло шубертовых мелодий и рационально-безукоризненная конструкция печей Освенцима – суть явления одной цивилизации.
    На беду, Вите нет без нее жизни, в эту цивилизацию он – простите неуклюжий неологизм – аккультурирован, в первую очередь генетически.
    А она, эта цивилизация, приемлет его лишь в виде дыма, вылетевшего через трубу крематория.
    В наглухо задраенной комнате работает кондиционер, звучит Шуберт, герой занят привычным интеллигентным ремеслом. А за окном пыльная улочка старого тель-авивского автовокзала, грохочет музыка, оскорбительная для слуха европейца, доносятся гортанные вопли ничуть не похожих на Витю людей, которые, по прихоти Истории или Провидения, кому как нравится, тоже почему-то евреи…
    Мудрено ли, что подсознание героя, разыгравшееся в следующей главе-антиутопии, яростно протестует?
    В яффской духоте Вите пригрезилось: не погиб ни один из ашкеназов Европы, для них гостеприимно распахнул ворота Новый Свет, как, впрочем, для горстки уцелевших в альтернативной Катастрофе евреев стран ислама и подмандатной Палестины. Все это – реакция на иную цивилизацию, которую окружающее бытие вливает в душу героя при помощи шланга и воронки, как это делают, простите за натурализм, промывая желудок. Что получается при этом? Вот то и получается…
    Некоторые читатели, ужасаясь, принимали эту главу всерьез: «А ведь мы ничего об этом не знали… Оказывается, евреев Востока тоже постигла Катастрофа…»
    Не помогли разбросанные в тексте многочисленные вехи, по которым человек, мало-мальски знакомый c историей прошлого века, легко угадает мистификацию. «Но так детально описано, с такими подробностями!..»
    На то и беллетрист, чтобы выдумывать – с разной степенью достоверности.
    Довелось выслушать много упреков, в чем бы вы думали, господа?
    В расизме! Ни больше ни меньше!
    Не скрою: лирико-сардонический герой на самом деле, мягко говоря, не обожает совокупность сложных явлений, которую условно принято назвать «Восток». Вовсе не за магрибско-левантийской, базарного свойства цивилизацией ехал Витя Корнфельд на историческую родину.
    Но нигде и никогда я не говорил и не писал о том, что неевропейские цивилизации хуже! И не скажу!
    Упаси Бог! Просто они дру-ги-е!
    Расизм ли это?
    Добавлю: в стране исхода наш этнос – ассимилированных русскоязычных евреев (а неассимилированных практически не осталось) – коренное население ненавидело именно на почве расизма. Мы были поголовно – снова простите – аккультурированы в ту же европейскую цивилизацию, что и автохтоны, зачастую ориентировались в ней куда свободнее, а уж любили... Больше жизни! За это нас ненавидели отдельно. Вспомните скандально известное астафьевское: «Позвольте уж прокомментировать Достоевского без посторонней помощи!», брошенное в лицо Натану Эйдельману.
    Чистейшей воды расизм, если это сравнение применимо к столь омерзительному понятию! 
    Заступлюсь за героя: иная цивилизация не вызывает у него восторга, равно как ее носители. Однако восторг в понятие «политкорректность» не входит, а Витя Корнфельд, воспитанный в культурной семье ассимилированных ашкеназов, на людей с иным цветом кожи с ножом не бросается и даже не обзывает их «шварцэ хая».
    Мысли и чувства же в демократическом, пусть еврейском, государстве вроде неподсудны. Во всяком случае, пока…
    Дерзну заметить: у героя книги найдутся изнуренные Востоком единомышленники, простите за неологизм, “со-чувственники”. Эти далекие от политкорректности мысли озвучит далеко не каждый, тем более на бумаге, не прибегая к псевдониму.
    Я – рискнул…
    Поскольку тема противостояния еврейских цивилизаций – прямо или косвенно – пронизывает книгу, объясню видение ситуации чуть шире.
    Предупреждаю: в результате трагического происшествия философия не входит в круг моих интересов. Сдавая на втором курсе консерватории диалектический материализм, я написал 40-страничный, через два интервала, как положено, – почти два авторских листа! – реферат на тему «Материализм и эмпириокритицизм», куда ухитрился впихнуть цитату из Саши Черного.
    Радиоактивность ленинской мысли начисто выжгла интерес к философии – любой, начиная с Анаксимандра, будь то экзистенциализм вкупе с Кьеркегором, франкфуртская школа, структурализм или даже классика, вроде «Критики чистого разума». Поэтому не ждите философского осмысления картины – я по слегка другому ведомству.
    Три общественно-политические теории XIX века, менее чем через 100 лет приведшие к Апокалипсису, – марксизм, национал-социализм и сионизм, зародились на земле Германии. Две из них, марксизм и сионизм, придумали немецкие евреи.
    Ладно, господа педанты: австрийских, чешских и венгерских евреев правильнее назвать немецкоязычными.
    Даю голову наотрез: ни Гесс, ни Нордау ни сам Герцль марокканского или йеменского еврея в глаза не видели.
    Да и обутые в сапоги жители утопавших в грязи Касриловок и Тунеядовок, персонажи Шолом-Алейхема, наши с вами предки, этим весьма культурным европейцам могли показаться дикарями.
    Такая мелочь, как соплеменники иной цивилизации, господ теоретиков не волновала: свою утопию они мнили универсальной.
    В результате сионизм, еврейское национальное движение, оказался восприимчивым к чудовищной инфекции, которой заразили ХХ век его основные идеологии – немецкий национал-социализм и советский большевизм. Эти людоедские новые учения-религии базировались на идее подгонки человека  к определенным критериям – неважно, расовому или классовому – и на беспощадной выбраковке особей, подгонке не подлежащих.
    Сионизм, конечно, не столь свирепая идеология, но, господа, нам тоже мало не показалось. Отцы-основатели, бывшие подданные Российской империи – райкомовцы мессианского толка, воплощая беспредел немецкоязычных теоретиков в реальное государственное устройство, отказывали живым людям в праве быть разными.
    Но не только они – этим страдали даже гении, буревестники идеологии!
    Цитата из русского перевода романа Амоса Оза «Повесть о любви и тьме», выпущенного в сентябре прошлого года медиа-концерном «Едиот ахронот». Законно горжусь тем, что предпечатная подготовка этого литературного шедевра сделана моими руками, в том числе дизайн обложки, за который удостоился личной благодарности автора. Итак:
    «Исайя Берлин, человек острый, как бритва,… сказал мне однажды: «Бен-Гурион из кожи вон лез в своем стремлении выглядеть интеллектуалом. Это стремление проистекало из двух ошибок. Первая – Бен-Гурион ошибочно полагал, что Хаим Вейцман был интеллектуалом. Вторая – столь же ошибочно он видел интеллектуала в Зеэве Жаботинском». Так безжалостно нанизал Исайя Берлин трех почтенных птиц на одну стрелу своего остроумия”.
    Амос Оз. «Повесть о любви и тьме».
    Прекрасно понимая, где один из ведущих философов и культурологов прошлого столетия, и где я – простой настройщик, спорить с сэром Исайей Берлином не рискую.
    Но и не соглашусь: в моих глазах Жаботинский, на чьих фельетонах формировалось национальное самосознание двух поколений нашей семьи, – выдающийся интеллектуал!
    Анекдот: в столичном парке перед памятником Суворову стоит офицер. Подходит местечковый еврей и вежливо интересуется:
    – Скажите, господин офицер, это памятник Сувоговэ?
    – Да, Сувоговэ, – злобно передразнивает тот.
    – Шё ви мине подгажаете? – добродушно советует еврей офицеру: – Ви ему подгажайте!
    На меня можно навесить любые ярлыки – расист, ненавистник Израиля, недоносок, в конце концов. На «Альталену» навесьте…
    Цитата:
    «Оппоненты твердят:  мы, евреи, народ восточный по происхождению; несмотря на западные влияния, основа нашей души осталась восточной и эта восточная духовность по своим качествам выше души Запада...
    Против этой точки зрения с особенным удовольствием выдвигаю противоположную: у нас, евреев, с так называемым «Востоком» ничего общего нет, и славу Богу. Поскольку у необразованных наших масс имеются духовные пережитки, напоминающие «Восток», надо наши массы от них отучить. Поскольку же нам придется в Палестине жить среди окружения, пропитанного дыханиями «Востока», – будь это окружение арабское или староверо-еврейское, рекомендуется тот жест, который каждый из нас невольно делает, когда проходит в пальто по узким «восточным» улицам Стамбула или Каира или Иерусалима: запахнуть пальто, чтобы как-нибудь оно не запылилось, и смотреть, куда ставить ногу. Не потому, что мы евреи; и даже не потому, что мы из Европы; а просто потому, что мы цивилизованные люди”.
    Владимир-Зеэв Жаботинский. «Восток».
    Цитатка позабористей, из стана противников:
    “...Вопрос духовного и культурного облика следующего поколения израильтян предстает во всей суровости в свете того печального и даже опасного биологического факта, что культурное меньшинство в народе отличается самой низкой рождаемостью.
    Большинство народа, не приобщенное к культурным традициям этого меньшинства, отличается вдвое или даже втрое большей рождаемостью...
    Для нас недопустимо превратиться в восточный народ и типичную страну Леванта".
    Что скажете, господа ревнители политкорректности, апологеты межцивилизационной гармонии и любви? По-моему, это куда как смахивает на  расизм...
    Почему в меня не летят гнилые помидоры и тухлые яйца? Не припасли?
    Автор этих антиполиткорректных слов некто Давид Грин, более известный как Давид Бен-Гурион, человек, на практике определивший, какой быть идеологии сионизма.
    В середине 50-х цивилизационный спектр израильского общества выглядел так: на одном полюсе уцелевшие представители цивилизации, давшей миру Эйнштейна, Фрейда, Кафку, Ханну Арендт, Хиндемита, Шнабеля, Клемперера,  да и самого Герцля. На другом – дети цивилизации восьмого века нашей эры, разводившие костер – в полном соответствии с их картиной мира – внутри гигантской птицы, переносившей их на железных крыльях в Землю обетованную.
    С точки зрения отцов-основателей, мессианских райкомовцев, и тех, и других следовало вогнать в прокрустово ложе идеологии еврейского рабочего движения.
    Вгоняли… Еще как вгоняли…
    Даже мне, мягко говоря, мало сведущему в талмудических трактатах о кашруте, известно: если соприкоснутся мясное с молочным, оба продукта считаются не пригодными к употреблению.  Ей-Богу, господа, это правило установили не самые глупые люди…
    В финале книги, возбужденный статьей о довоенном нобелевском феномене немецкоязычных евреев, Витя Корнфельд завершает рассказ о приснившейся альтернативной Катастрофе:
    «Насколько длиннее был бы сегодня Нобелевский список, сгори в печах они, а не ашкеназы...», за что коллега по газете обзывает его пархатой галутной сволочью.
    Господа, я, автор, беспределом воображения которого создана описанная ситуация, уязвимость этого вывода усматриваю лишь в одном: в полной спекулятивности. Да-да, пресловутое сослагательное наклонение, которого якобы не признает история. И звучит вывод, скажем так, не слишком гуманно.
    Кстати, Витя Корнфельд – положительный герой? Не уверен... Отрицательный? Старух по затылку топором, как у классиков, вроде не оглаживает... “Ecce homo!” –  сказал Понтий Пилат о рыжебородом раввине, которого половина человечества вообразила своим Богом. Но это уже не наши проблемы.
    Что по существу возразить малосимпатичному Вите? Назвать нобелевского лауреата – еврея незападной цивилизации? Таковых нет. Констатация этого факта – тоже расизм? Предупреждаю: казус Канетти рассмотрен отдельно.
    Закрывая скользкую, неполиткорректную тему расизма и ксенофобии, инкриминируемых Вите Корнфельду, задам встречный вопрос: был ли у него малейший повод полюбить сограждан иной цивилизации?
    Но кого-то герой “Квинт” все же ненавидит?
    Безусловно!
    19 января в Тель-Авиве состоялась встреча читателей с Амосом Озом. Русскоязычная журналистка N. на беглом, лексически богатом иврите спросила: «Г-н Оз, вы сказали, в Араде примерно половина населения – репатрианты из СНГ последней волны и вы часто общаетесь с ними. Как по-вашему, когда эти люди станут социал-демократами?»
    Классик ивритской литературы элегантно вышел из положения: «Даже если эти люди не станут социал-демократами, ничего страшного не произойдет!»
    Этот курьез упомянут не случайно: мой герой социал-демократом не станет никогда.
    Упомянутый ранее культурный пахарь как-то спросил: «Разве израильских интеллектуалов не существует? Почему же ваш герой не общается с ними?»
    Расскажу грустную историю, но, господа, не ловите за руку – где прочел, не помню, было это лет четырнадцать назад, до Ословских соглашений.
      В интервью ведущего израильского писателя, Йорама Каньюка, прочитал: «Главная цель – добиться, чтобы у них (арабов территорий) было собственное государство. Этого следует достичь любой ценой – даже если всем нам придется уехать отсюда…»
    Сознаюсь: прочитав это, я завыл – от ярости, отчаяния и безысходности!
    Кто из нас, господа, привезших сюда детей, внуков, готов покинуть Израиль ради воплощения этических химер г-на Каньюка со товарищи?
    «Мерзавец! – мысленно обращался к Каньюку, – что же ты на венском перроне это не проповедовал?»
    Так может, лучше было сразу не заезжать – одной проблемой у господ товарищей левых было бы меньше? Помнится, когда не шибко заезжали, государственные инстанции зубками скрипели – «кедайники» позорные, где, мол, еврейское самосознание… Недурно бы эту свободу выбора на венском перроне прикрыть. И постарались, прикрыли…
    Вернусь к тексту: с точки зрения Вити, израильская элита, властители дум, подобные г-ну Каньюку, растлили сознание части нации. Они методично и упорно внедряли или, как принято безобразно выражаться, индоктринировали в коллективное сознание израильтян чувство мифической вины перед арабами, напрочь игнорируя, простите за  сравнение, специфическую анатомию седалища, не позволяющую занять два стула. Либо евреи пребывают в собственном государстве на законных основаниях, либо…
    Стоит удивиться такому растлению, эта свора «грызунов мира», как их назвал великий Ури-Цви Гринберг, шипит:  «Русскому» тоталитарному сознанию попросту недоступны ценности подлинной демократии!!» Ну, да, нам, гагарам…
    Закрывая тему, добавлю: настоящий, без кавычек, писатель Амос Оз как-то сказал: если какое-либо правое правительство задумает осуществить гипотетический трансфер арабов, он, Амос Оз, не задумываясь, преградит собой путь гипотетическому грузовику.
    Нет сомнений: классик говорит это в полном соответствии со своими убеждениями. Но тому же Амосу Озу придется считаться с тем, что некто – опять же, в полном соответствии со своими убеждениями – сядет за руль гипотетического грузовика, включит передачу, отпустит сцепление и нажмет на газ… Ничего не поделаешь – таковы ценности подлинной демократии!.. Или я ошибаюсь?
    Не хотел о политике, а пришлось.
    Что касается моего отношения к творчеству Оза, добавлю: литература не делится на «левую» и «правую», общинную или секторальную – исключительно на хорошую и плохую!
    Еще вкусная цитата:
    «И какого хрена ты ходишь со своим лицом!» – вспылил Цви Бен-Нахум.
    «Гриша, гори оно все, если и тут нельзя ходить со своим лицом. Тогда уже можно поворачивать в Зимбабве».
    Дина Рубина. «Во вратах твоих…».
    Подведем итог: герой сознательно предпочел Израиль галуту, полагая – комфорт не заменит сладостного чувства первородства, принадлежности к титульной нации. Таким мерещился Вите вожделенный Эрец Исраэль из далека советского отказа.
    Слово историософу:
    «…Потомки отцов-основателей, ''настоящие израильтяне'', как принято у нас их называть, воспринимают самих себя как ''титульную нацию'', которая заложила основы новой – обязательной для всех – национальной традиции, или, говоря языком социологов, захватила власть над системой культурных кодов.
    Тем самым все остальные ''народы'' превращаются в маргиналов, которых ''титульная нация'' стремится обучить ''правильной жизни'', навязывая им собственную систему ценностей как единственно правильную».
    Лиора Зив-Ами. «Парадокс Пятой заповеди».
      Откуда герою было знать: оказывается, и тут, в Израиле, Витю с его лицом не спешат записать в “титульную”.
     
    Чуть задержусь на одном из персонажей “Квинт” – старухе-«польке» пани Батье Береловски.
    Очень близкий человек, подруга покойной матери, позвонив из Америки, весьма озадачила вопросом: «За что ты ее, – в смысле пани Береловски, – так ненавидишь?»
    Пришлось возразить:
    – Во-первых, не я, а мой герой. Во-вторых, это полностью выдуманный персонаж, не имеющий прототипов.
    Витя Корнфельд на самом деле теплых чувств к старой пани не испытывает: она чудовищно богата – не в первом поколении – и всячески дает почувствовать социальную дистанцию мастеру, ремонтирующему ее пианино, при этом маниакально стараясь выторговать хотя бы грош. Как подобает истинной «польке», пани Батья надменно церемонна, что не мешает ей с чисто израильской бесцеремонностью поучать нищего репатрианта, как жить дальше.
    Образ старухи-«польки» символичен не только отвратностью, но и глубоким трагизмом – израильским и галутным одновременно.
    Ее отец, фабрикант мебели пан Аврамек, принадлежал к сливками варшавского еврейства.
    Цитирую (показать “Квинты”):
    «О, кто еще помнит их, почтенных промышленников, коммерсантов, банкиров, адвокатов и журналистов, цвет довоенной  Варшавы... Не ”жидув”, нет – ”полякув старозаконных”, еще в предыдущем поколении окончательно перешедших с чесночно-селедочного идиша на ”eнзык польськи”!
    Завсегдатаи ”кавярэнь” на аллеях Ерозолимських, не чуждые романтики циники, знавшие толк в искусстве делать деньги, хороших коньяках и ласках белых женщин, словом, в ”жычэ обэ`цнэ”... Как не хотелось им перебираться в Богом забытую Палестину, где горше всех напастей – жары, арабов, англичан – братья по крови, ревнители социальной справедливости...
    Пани и ее родителям повезло – вместо того чтобы превратиться в пепел и удобрить тучные польские нивы, они мыкались под игом мессианского диктатора.
    Домыкались, бедные, вопреки идеологии партии МAПAЙ и усилиям Гистадрута, до мебельной фабрики и двух магазинов на улице Герцля, пятикомнатной квартирки на Aлленби, дома в иерусалимской Рехавии и еще кой-чего».
    Мудрый пан Аврамек еще в середине двадцатых ощутил жар пламени, в котором – раньше или позже – сгорят евреи Польше. В страхе за многочисленное потомство он осел в Палестине, считая: еврейскую судьбу можно обмануть, переплыв Средиземное море.
    Старик заблуждался. В тоске по Европе бежит в Варшаву старшая дочь, наотрез отказываясь вернуться в убогое захолустье Британской империи. Блеск католической цивилизации обернулся забором варшавского гетто. Казалось, жертва Молоху принесена, можно отсидеться – на единственном клочке земли, где евреям дозволено дышать. Увы! Пламя, символ еврейской судьбы ХХ века, неумолимо, с точностью часового механизма настигает каждое поколение семьи Аврамек даже здесь, в Палестине/Израиле. И не откупиться...
    Участь мерзкой ватички пани Батьи – зажигать очередную свечу под снимками погибших брата, сына и внука.
    Напоследок о пархатости. Этим не слишком благозвучным для нас эвфемизмом Витя назвал маниакальное, на грани навязчивой идеи, стремление эмансипированных ашкеназов к совершенству, зачастую переходящее в самоцель. Только пархатость – в Витином понимании – вывела евреев Запада из болота традиции к недосягаемым вершинам культуры, только она в ХХ веке стала модусом вивенди подавляющего большинства евреев «красного Вавилона» – нас с вами, господа!
    Стараясь превратить евреев в «народ, как все», отцы-основатели неистово, мессиански этот самый народ распархачивали. Доборолись: на август 1995 года, время действия романа, ни одного нобелевского лауреата после Агнона.
    Неразумно, господа, объясняя это прискорбное обстоятельство, тыкать автору отсутствие в стране фундаментальной науки, как это сделал в рецензии Михаил Хейфец. Если кто не знает, Институт Вейцмана, чьи подразделения занимаются серьезнейшими исследованиями, основан в 1949 г.
    Каким же получился выведенный в реторте лево-сионистской идеологии израильский homo novus?
    Слово классику идиш-литературы:
    “Скажи, великий пророк: те, что живут здесь, в возрожденном еврейском государстве, они и в самом деле …наше утешение и награда за две тысячи лет раскаленных страданий, за все жестокости креста и полумесяца? Так это они, пророк, и есть вознаграждение, лавровый венок за все напасти, за костры инквизиции и пламя Освенцима? Скажи, великий пророк, нам действительно стоило пройти терновым путем ради них, отрицающих и отвергающих божественный народ рассеяния? Почему ты молчишь, великий пророк, почему не отвечаешь? Скажи, пророк, они, эти израильтяне, … и есть святой дом Яакова?  Это они – наша честь, наша надежда и наше вознаграждение? …Пройди по базарам Тель-Авива и Иерусалима, загляни в их вертепы... Иди, пророк, посмотри на их дела и прислушайся к их речам!
    – Их дела я видел, – с глубокой грустью произнес пророк. – Но их речей я не понял...”
    Эли Шехтман. «Кольца на душе».
    В полемическом запале Витя орет: «Превратили Израиль во всемирный комбинат по переработке евреев в идиотов», собеседница соглашается и предлагает ему глянуть в зеркало…
    Простим же преувеличение изнуренному Востоком герою, чье лицо даже на исторической родине выглядит чужим…
    И его предки, и он сам две тысячи лет мечтали вернуться в собственный дом. Вернулись... Посреди дома, разлагаясь и отравляя все вокруг, смердит труп социализма. А есть ли у дома крыша?
      Предвижу возражение: “Вы тут вылили столько грязи на страну! А ведь Израиль – чудо, в немыслимо короткий срок возведенное на камнях пустыни, создавшее одну из лучших в мире армий, выигравшее пять войн! А военная промышленность! Наука! Медицина!
    Разве можно сравнить с нашим государством любую из соседних стран?”
    Сравнить нельзя! Сравнивать цивилизации Запада и Востока попросту некорректно!
    В заключение позвольте выкрикнуть:
    Слава Богу, что это чудо построили!
    Потому и построили, что здесь оказались не одни пионеры-первопроходцы и Партия труда – нашлось достаточно носителей пархатости, мощью которой было достигнуто все лучшее в стране!
    Только духом галутной пархатости, духом, третируемым господствующей идеологией, по сей день живо Государство Израиль!
    Дух этот, увы, испаряется, скукоживается, улетучивается...
    Высоколобые левые социологи-историки называют это красивым словом: “постсионизм”.
    Лучше ли герой придумавшего его автора? Безусловно, лучше!
    Неготовность к компромиссу с иной цивилизацией почему-то заслонила Витины мучительные размышления о реках крови, сцементировавших здание еврейского государства, о цене, заплаченной формирующейся нацией – израильтянами – за право быть, как сказал Жаботинский, «такими, как есть, хорошими для себя и не хотящими быть иными».
    Вину за то, что с «не хотящими быть иными» у него не сложилось, герой романа, человек с «не тем лицом», мужественно берет на себя.
    Я, автор, такой вины на себя не беру!
    Господа будущие читатели!
    Если эта горькая книга доставит кому-либо литературное удовольствие, чего еще желать беллетристy!
    Если она вызовет у кого-либо желание вступить в литературную полемику, подобно тому, как некогда я поспорил с романом «Вот идет Мессия!..», заявляю прилюдно: издам опус по себестоимости – по цене материалов и сопутствующих работ!
    Но при условии: предлагаемое будет не бездарнее этого! Тут чисто этическая натяжка: степень небездарности определяет издатель – все-таки его деньги!
    И самое главное – позвольте еврею, чьи взгляды сиониста насчитывают сорок с лишним лет, изложить кредо, подобно законоучителю, стоя на одной ноге:
    беспощадная история показала – евреям следует жить в еврейском государстве.
    Но там ли мы находимся – здесь и сейчас?
    Если книга заставит задуматься и об этом, значит, 54 года прожиты мною не зря!
    Спасибо за терпение, господа!

    Вместо предисловия

    "Когда б вы знали, из какого сора
    растут стихи, не ведая стыда..."
    Aнна Aхматова

    Цитирование этих строк - к месту и не всегда - приняло повальный характер.
    Я же привел их, намереваясь доказать обратное: повести, с которой уважаемый читатель собирается ознакомиться, повезло - она выросла не из сора.
    Однако по порядку.
    То ли в мае, то ли в июне 1995 писатель Дина Рубина попросила распечатать на принтере несколько отрывков из новой вещи "Вот идет Мессия!.."
    Прочитав, я сказал: книгу ждет оглушительный успех.
    В те дни - уже свыше пяти лет - редакторская группа литературно-публицистического еженедельника "Пятница", как обычно, отыскивала зернышки будущих публикаций, разгребая кучи словесного мусора.
    Об участи, в скором времени уготованной группе хозяевами - "незнакомыми с кириллицей смуглыми людьми в кожаных туфлях на босу ногу" (Дина Рубина.. "Вот идет Мессия!.."), - она (группа), конечно же, не подозревала. 
    Ковыряющаяся на птичьем дворе курица обычно не догадывается: проводя по лезвию заскорузлым от крови пальцем, резник проверяет, хорошо ли заточен нож. 
    Через неделю, приехав из Маале Aдумим в Яффо - на работу (за год до кончины "Пятницы" редакция перебралась ко мне домой) и глянув на сиротливо прислоненную к стене в ожидании ремонта механику пианино, Дина сказала:  
    - В моем романе есть персонаж - настройщик. Добавь деталей: опиши ремонт фортепиано - терминологию, чуть-чуть процесс. Сумеешь?
    - Уж как-нибудь! - раздувая щеки, ответил я. - В следующий приезд получишь набор.
    Заступив в конце недели на дежурство (эпопея сторожа началась до гибели "Пятницы":  душили ссуды за компьютерное оборудование), лихо вставив бумагу в машинку, поневоле задумался: а ведь за всю историю мировой русской словесности (благополучно перешагнув пределы языковой метрополии, обосновавшись в Европе, Aмерике и на Ближнем Востоке, она заполонила мир) трепетное перо литератора так и не коснулось искусства фортепианного мастера.
    Да и как описать, скажем, процессы настройки и регулировки?
    "Высота клавиши над замочным бруском - 22 мм, глубина погружения - 10-11 мм". "Штайнунг - расстояние от лежащих молоточков до струны - в зависимости от типа инструмента составляет от 46 до 50 мм". "Головка настроечного ключа надевается на вирбель до упора".
    Читатель жить не может без этих сведений!
    Тогда, может быть, терминология?
    Названия одни чего стоят: "клавиатурный польстер", "демпфергальтер", "контрфeнгер", "молоточковый шультeр"!
    С ума сойдешь от звучания!
    Цитирование учебника по ремонту и настройке решительно не годилось.
    Пришлось избрать другой путь.
    Вдохновил Витя - блистательно описанный персонаж будущего романа Дины Рубиной, "хамоватый толстяк с лохматой физиономией старого барсука ", настройщик, волею судеб ставший в Израиле газетным графиком.
    Не составило труда вообразить, как этот вечно раздраженный "ярый безбожник и страшный богохульник" ремонтирует в жалком "офисе" редакции очередную механику, как вспоминает хозяйку пианино - старуху, ребенком привезенную до войны в Палестину из Польши ...
    К концу смены восемь машинописных страниц были закончены. Чего уж таить: по манере текст - в меру сил, разумеется, - был максимально приближен к прочитанным отрывкам "Мессии".
    В следующее воскресенье Дина приехала на выпуск очередного номера "Пятницы".
    - Как обещал! - торжественно вручил несколько страниц компьютерного набора. - Тут и терминология, и процесс ремонта... Дарю!
    - Что ж, - сказала она, прочитав отрывок, - ярко, интересно, стилистически не торчит, но... извини: чужая проза мне не подойдет...
    Остался я с мытой шеей.
    Через короткое время поймал себя: мысленно возвращаюсь к сделанному наброску. И не к описанию настройки - пусть даже первому в литературе. Соблазн пофантазировать над биографией лохматого раздраженного толстяка оказался непреодолим.
    Предположение: появлением на свет "Искусство узких квинт" обязано роману "Вот идет Мессия!.." - абсолютно правомерно.
    В наш бурный век подобные литературные игры - не редкость.
    Спустя два месяца владельцы концерна сменили редакционную группу еженедельника "Пятница".
    Уйму вынужденно свободного времени Дина Рубина и я использовали по-разному.
    Выпускающему редактору (он же график, художник, корректор и уборщик) пришлось всерьез охранять сионистическую собственность.
    Дина же, сидя на пособии по безработице, почти за год завершила роман "Вот идет Мессия!..", мгновенно получивший, как и предсказывал, широкое признание.
    Так уж случилось - полный текст попал ко мне уже в виде книги.
    Когда впервые прочитал роман, оказалось: многое может совпадать - имена персонажей, обрывки и да-льние планы сюжетных линий, даже стилистика (хотя стилю "Мессии"- выверенному "повествованию вприпрыжку и в посвист", ернически-гладкому творению "одинокого злого ума, въедливого глаза и прикуса вампира ", где библейские образы, словно в кривом зеркале, перевертываются образинами безумной действительности "русского" Израиля, где каждая стигма, подобно кнопке на сиденье учительского кресла, оборачивается сюрпризом-колючкой, а любая метафора стреляет над ухом петардой в ручонках сорванца - подражать практически невозможно).
    Совпадать, повторяю, может многое.
    Кроме главного.
    Концептуально "Мессия" и "Квинты" - вещи противоположные.
    С точностью - как принято теперь выражаться - до наоборот.
    Трепетно-апологетическую линию полного приятия Израиля - даже с кривой ухмылкой разъедаемой скепсисом бывшемосковской дамы-музыковеда, одну из главных - трагических - составляющих романа "Мессия", в "Квинтах" не найти.
    У авторов разный состав крови.
    A поскольку некоей, весьма заметной (количественно и качественно) группе израильского общества напрочь отказано - тем же обществом - в праве на political correctness по отношению к ней, то и книга эта без пресловутой political correctness обходится.
    "Мне отмщение, и аз воздам!" – так, цитируя Всевышнего, увещевал жестоковыйных единокровных братьев перекрасившийся Саул (Апостол Павел. «Послание к евреям», 10, 30), бродивший некогда в здешних каменистых краях.
     
    Многие дважды (бывшие и нынешние) соотечественники, чья молодость выпала на пятидесятые, полагают: миссия литературы - исправлять любой ценой! Как человечество в целом, так и каждого отдельно взятого индивидуума.
    Заблуждение, взращенное на российско-советском компосте двух последних веков, где занятие литературой было чуть ли не единственной легальной формой сублимации и вытеснения свинцовой реальности.
    Литература, увы, - не рецепт и не моральный кодекс.
    Скорее, зеркало разной степени кривизны.  
    Из первого заблуждения проистекает второе - стремление во что бы то ни стало облачить литератора в рубище гуру.
    Напрасно.  
    Литератор - всего лишь человек.
    Изредка ему удается расставить нужные слова в нужном порядке.

    Автор




  • Глава третья. На улице Aлленби, у пани  



    		•   
    Hosting by TopList Дизайн: © Studio Har Moria