Арье Трайнин

Не религиозный и не светский – так какой же?

В последнее время мы все чаще сталкиваемся с проблематичностью деления израильтян на религиозных и светских. Я попытаюсь показать, что такое деление, которое, возможно, и было оправдано в недавнем прошлом, сегодня уже неспособно дать адекватное описание социума евреев Израиля и социокультурные процессы, происходящие в нём в наши дни.

Мой личный пример, возможно, поможет проиллюстрировать сказанное. Я вырос в московской ассимилированной семье, приехал в Израиль один в 20 лет – надо отметить, в результате совершенно случайного стечения обстоятельств. Сионистские идеи – а на момент репатриации я и с ними был почти не знаком – быстро пленили моё сердце: вдруг оказалось, что у меня-таки есть Родина, что у нас, евреев, есть своё государство, и что в этом государстве нам суждено стать нормальным народом как все. Со временем, однако, я начал приходить к пониманию того, что наш народ всё-таки особенный, не как все, и что еврейский национализм не может быть обоснован нееврейским путём, то бишь базироваться лишь на общей территории, племенном родстве и языке. Это привело меня к серьёзному и искреннему, далеко выходящему за рамки интелектуального хобби, интересу к иудаизму, стремлению понять его наиболее глубокие и сложные концепции. Моё сознание изменилось в корне, перестало быть исключительно "западным". При всём при том, я не стал религиозным. Конечно, я испытываю к соблюдающим заповеди евреям глубокое уважение. Конечно, я не совершаю некоторых действий, которые находятся в вопиющем противоречии с еврейством (например, в области кашрута), и отмечаю, тем или иным образом, большинство еврейских праздников. Да и суббота для меня – это не просто выходной день, но день, когда я стремлюсь дать отдых не только телу, но и душе... Вместе с тем, есть немало моментов, к которым я особого влечения не испытываю – молитвы, например.

В прошлом я естественным образом определял себя как "светский". Сегодня для меня такое определение проблематично. Во-первых, семантика этого слова : если в европейских языках она в общем-то нейтральна, то в иврите слово хилони (светский) несёт ярко выраженный антагонистический оттенок, будучи производным от слова холь (будничный, не имеющий отношения к святости, в проивоположность кадош – святой). В словаре Эвен-Шошана приводятся два значения слова хилони: одно современное – "не святой, не имеющий отношения к религии, к святости веры и.т.п., ... светские предметы в школе, светская музыка в противоположность религиозной, светский образ жизни..." , и одно древнее – "чужак, простолюдин" (именно в этом значении слово встречается в раввинских источниках). Оба значения проблематичны для меня: между мною и теми, для кого нет ничего святого, кто живёт исключительно будничной жизнью, лежит пропасть; да и чужаком я как-то себя не чувствую.

Вторая причина проблеметичности слова "светский" для меня – это моё несогласие с восприятием иудаизма как религии, с самой концепцией разделения жизни на «святое» и «будничное». Скорее я готов согласиться с Моше Фейглиным, который писал: "Проблема заключается в том, что понятие «религиозный», заимствованное евреями из иных культур – в основном, из культуры христианской, совершенно не подходит к еврейскому мировосприятию. Первым, кто применил это понятие, в современном его смысле, к евреям, был злодей Аман. ... Новое понятие было подхвачено христианством, которое окончательно отделило «религию» от жизни, разделив «богово» и «кесарево», и в этом западноевропейском смысле мы используем сегодня слово «религия». Но еврейство – это не такая западная религия. Еврейство – это тысячелетняя культура, это народ, это его земля, это его Тора и традиции, это полноценная человеческая жизнь, неотъемлемую часть которой составляет традиция выполнения заповедей." ("Кто ты"?, 6.11.03)

Также и промежуточное определение, "соблюдающий традиции", к моему случаю не подходит. Не только в плане степени соблюдения заповедей, но и из-за того, что национальное начало в моём сознании превалирует над обрядами. Вера в Б-га, к которой я пришёл, носит абстрактный характер, и несмотря на то, что я пытяюсь жить именно в соответствии с моральными ориентирами, следующими из этой веры, это не привело меня к традиционному, характерному преимущественно для восточных общин, образу жизни. И уж совсем мне не подходят попытки определить себя в рамках реформистского или консервативного иудаизма. Эти течения, возникшие в галуте и ради приспособления к галуту, в моих глазах не имеют никакого отношения к национальной жизни еврейского народа в своей стране.

Итак, я не попадаю ни в одну из общепринятых социокультурных групп современного еврейства. Единичен ли мой случай, обусловлен ли он лишь особым сочетанием прожитых мною впечатлений, "там" и "здесь", или же перед нами новая, безымянная пока социологическая тенденция? Я полагаю, что мой случай не уникален. По крайней мере, надо отметить, что та совершенно светская атмосфера, в которой я вырос, характерна не только для России и стран Восточной Европы – мест, в которых еврейство было в течение десятилетий отрезано от своего наследия. Даже если взять молодого уроженца страны, получившего светское образование, и у которого не было дедушки или дяди, регулярно посещавшего по субботам ближайшую синагогу – в этом плане его корни будут достаточно близки моим. И если такой израильтянин начинает глубоко интересоваться иудаизмом, привносить оттуда элементы в своё мировоззрение, в свою повседневную жизнь, без того чтобы взвалить на себя бремя заповедей, я полагаю, что и ему будет тяжело найти для себя место на привычной нам шкале "светский" – "соблюдающий традиции" – "религиозный".

Несмотря на свои абсолютно светские корни, а возможно что и именно поэтому, я считаю нужным затронуть и деликатную тему отхода от религиозного образа жизни, то, что на иврите именуется хазара бе-шеэла (букв. "возвращение к вопросу", в противоположность хазара бе-тшува – принятие религиозного образа жизни, букв. "возвращение к ответу") или йециа ле-шеэла (букв. "выход к вопросу"). И здесь имеют место сходные процессы, являющиеся как бы зеркальным отражением случая, подобного моему. Я и здесь вглядываюсь в смысл слов и думаю: в самом ли деле речь идёт о "вопросе?" И в самом ли деле все те, кто оставили религиозный уклад, соглашаются с подобным определением сделанного ими перехода ? Оказывается, что не все. Так, например, размышляет об этом актёр Одед Менстер: "Я тот же самый человек, лишь в несколько ином облачении. Я не «вернулся к вопросу», не ушёл, я нашёл ответы. Я еврей, верующий в Б-га, глубоко верующий." (из интервью газете "Макор Ришон", 10.12.04).

Менстер, выходец из национально-религиозной семьи, не одинок. На основании моего личного знакомства с довольно многими "вернувшимися к вопросу", моих частных бесед с ними, вырисовывается картина, намного более сложная чем всем привычная дихотомия – "религиозный" \ "светский", "вопрос" \ "ответ". Не все, конечно, высказываются так лаконично, и не все вообще стремятся говорить на эту тему. Но и из того, что я слышал, вырисовывается определённая закономерность, противоречащая общепринятой семантике. "Я расширил свой мир", говорит один. "Я не оставил\а иудаизм, я всегда был\а внутри", вторят ему другие. Многие, возможно даже большинство, отмежёвываются от слова "вопрос", отмечают свою связь со Вс-вышним, которая не оборвалась, и не кричат на каждом шагу о своей якобы "светскости". Есть, понятно, и такие, которые теперь не надевают кипу даже на семейных торжествах, но речь сейчас не о них. Отход этих людей от религиозного образа жизни нельзя объяснить одними лишь ленью и недостаточной б-гобоязненностью. Если человек оставляет мир заповедей для того чтобы расширить свой мир, то это означает, что его прошлый мир был слишком узок для него. И если он уходит ради поиска ответов, то это означает, что в своей естественной среде он их не нашёл. Осмелюсь пойти ещё дальше и задать следующий крамольный вопрос: если новое облачение Одеда Менстера (и, наверное, многих других) лишь несколько иное, по сравнению со старым, то, может быть, религиозный образ жизни, в его нынешнем виде, является не более чем просто нарядом, в который облачается внутренняя сущность иудаизма – нарядом, который хоть ему и под стать, но в принципе есть ещё и другие наряды, которые тоже могут подойти – но не является интегральной частью этой самой сущности?

Уже в течение многих десятилетий в наших палестинах принято классифицировать евреев по степени их религиозности, и эта классификация является единственным мерилом близости еврея к иудаизму. У нас есть евреи светские (хилоним), соблюдающие традиции (масоратиим), религиозные (датиим) и ультрарелигиозные (харедим); нередко удовлетворяются лишь делением на светских и религиозных. Является ли такая одномерная классификация адекватным отражением действительности? Действительно ли весь комплекс отношений еврея со своим наследием, или, если угодно, со своим С-здателем, исчерпывается лишь соблюдением (или несоблюдением) заповедей? Согласно данной классификации, тот, кто обладает сильным еврейским самосознанием, но у кого соблюдение заповедей не является сильной стороной, найдёт себя в одной компании с "просто" светскими, которые далеки от иудаизма. Точно так же религиозный, который перестал верить в Б-га, но держит сей факт в тайне, поскольку боится, что семья и община отвергнут его, окажется на этой шкале рядом с действительно б-гобоязненными евреями из его же общины. А вот ещё один парадокс. Возьмём двух обычных наших сограждан: один – "вязанокипный", второй – умеренно светский. Оба люди высокоморальные, еврейские ценности не чужды и светскому. Оба во многом близки друг другу; разная степень соблюдения заповедей – это единственная существенная разница между ними. И возьмём теперь одного бывшего министра, чья карьера оборвалась в один прекрасный день по причине сексуального домогательства – этот ставленник народа определял себя как "еврей, соблюдающий традиции". Ясно, что в плане моральных устоев – так, как иудаизм их понимает – между этим бывшим министром и двумя нашими согражданами пролегает пропасть. Но когда мы расположим всех троих на шкале религиозности, то бывший министр окажется посредине, иными словами, дистанция между рассматриваемыми нами светским и религиозным на этой шкале будет больше, чем между каждым из них и бывшим министром. Абсурд!

Для разрешения парадоксов, подобных этому, необходимо ввести дополнительное измерение: степень веры, или степень морали. Теперь вместо линии у нас есть плоскость, где по одной оси откладывается степень религиозности, а по другой – степень веры, и каждый еврей – это точка на этой плоскости. У этой двумерной модели тоже есть свои изъяны. Так, например, высокая мораль не обязана быть следствием глубокой веры; высокой, с еврейской точки зрения, моралью может обладать и атеист. Но прогресс по сравнению с одномерной светско-религиозной шкалой несомненен. Во всяком случае, приведённый выше парадокс эта модель разрешает: расстояние на плоскости между двумя нашими высокоморальными согражданами, светским и религиозным, будет меньше, чем между каждым из них и попавшимся на очередном амурном похождении "традиционным" бывшим министром, что и требовалось. Ведь последнего, в свете его деяний, никак не назовёшь истинно верующим, пусть даже он соблюдает кашрут и регулярно молится в синагоге.

Итак, мы видим, что деление на светских, традиционных и религиозных является социокультурным и не отражает должным образом внутреннюю сущность человека. Но недостаток подхода, концентрирующегося лишь на степени религиозности и не принимающего в расчёт веру и моральные устои, не является исключительно уделом социологии, а имеет последствия и в самом обществе. Так, молодому человеку, вышедшему из религиозной среды и начинающему познавать "большой мир", бывает трудно справиться с противоречием, которое он видит в действительности между религиозностью и моралью. Ему трудно переварить тот факт, что вокруг него немало светских с высоким моральными устоями, и в то же время немало религиозных, запятнавших себя неблаговидными поступками. Отсюда до хазара бе-шеэла уже рукой подать. Зеркальное отражение этому наличествует и в светской части общества : молодой человек, которому ранее не довелось непосредственно соприкоснуться с иудаизмом и который начинает интересоваться им – среди прочего, и по причине своего внутреннего стремления к более чистой жизни, иногда, сталкиваясь с отрицательными примерами религиозных и традиционных, одумывается и остаётся, по большому счёту, тем, кем и был.

Неверно рассматривать две группы – религиозную и светскую – как закрытую систему сообщающихся сосудов, в которой люди переходят из одной группы в другую, да и только. Возвращение еврейской нации к своему естественному состоянию – независимой национальной жизни в своей стране – мало-помалу делает своё дело, преображает как индивидуумов в отдельности, так и весь народ в целом. Так, мы наблюдаем как всё возрастающий интерес к иудаизму среди широких слоёв светского населения, так и медленно, но верно идущую "израилизацию" в среде харедим. Коль скоро наберётся достаточное количество людей, для которых одномерная классификация по степени религиозности уже не достаточна для собственной социокультурной самоидентификации, настанет необходимость разорвать эту одномерность, вырваться в дополнительные измерения, на примере предложенной выше двумерной модели. Мне кажется, что противопоставление светских и религиозных в израильском обществе устарело и ожидается появление новых форм еврейского бытия.

"Вести", 28.04.2005

Другие статьи о взаимоотношениях светских и религиозных евреев

Hosting by