Елена Римон

Скандал на ярмарке как стратегия стыда и страха

1. Ярмарка в Израиле

Есть ли более подходящее место для скандала, чем ярмарка? По всем законам карнавального жанра - нет, конечно! Наоборот, самое милое дело! Стоит ли удивляться скандалу, разгоревшемуся на Иерусалимской книжной ярмарке? Русско-еврейские писатели разочаровали израильтян, сказав, что израильтяне - мазохисты (Мария Арбатова) и идентифицировали себя как христиане (Людмила Улицкая). Самое резкое высказывание, очевидно, принадлежало Дмитрию Быкову, который имел смелость заявить во всеуслышание, что наш израильский проект следует закрыть, что соли место в супе в растворенном виде, а не в солонке, то есть что евреи много потеряли, собравшись все в одном месте. (Вообще-то эта метафора для меня слишком эзотерична: по-моему, каждая женщина, хоть раз в жизни пересолившая суп, испытывала страстное желание вернуть соль обратно в солонку... ан нет, не выйдет, суп испорчен, муж голодный... но это так, к слову, это женское понимание проблемы, возможно, мужчинам оно не близко).

Конечно, все это не ново. Ново только то, что все это прозвучало во-первых, по-русски, а во-вторых, с доселе не слышанными в русском контексте категоричностью и цинизмом.

Цинизм? А как это еще называется? Мария Арбатова рассказала доверчиво собравшимся слушателям, что в Хайфе подруга показала ей, откуда летели "катюши". Русская писательница так сразу и отрезала ей: ну и дура, сама виновата, надо было сразу отъехать в Россию из этого простреливаемого места. Тут-то и прозвучало это слово: израильтяне - мазохисты. На следующей стадии, видимо, будет сказано, что жертвы Катастрофы тоже мазохисты и тоже были сами виноваты. Зачем они идентифицировали себя как евреи, зачем собирались кучно в таких опасных местах, как, например, Одесса и Бердичев (об этих городах я еще скажу позже).

В таком тоне, наверное, разговаривали русские интеллигенты с евреями в эпоху погромов - и до, и после. Ну, не все, конечно, но наиболее чувствительные и вследствие того наиболее циничные. Интеллигентным людям нужна спокойная совесть, а что может успокоить ее лучше сознания, что жертвы сами виноваты в том, что не успели или не захотели сами себя "закрыть", перестать существовать еще до того, как за ними пришли? Скандальные высказывания Быкова и Арбатовой в контексте прошедшей и будущей войны, по-моему, являются проявлением той же самой интеллигентской чувствительности, по законам комплекса выражающейся в цинизме.

Но сейчас почва для цинизма унавожена также постмодернизмом. Это то самое, что называется "постмодернистской чувствительностью": на фоне разглагольствований о плюрализме, диалоге и т.п. - тоталитарная марксистская хватка; на фоне лицемерных причитаний по поводу прав птичек, гомосексуалистов и насильно поцелованных девиц - страшная, убийственно тупая грубость по отношению к населению целых поселков, городов и стран. Если можно проламывать черепа подросткам в Амоне со словами "сами виноваты", если можно сказать о живущих под обстрелом жителях Сдерот, что они дураки, если до сих пор не сбежали в Тель-Авив, то почему не сказать вообще об израильтянах, что они придурки, если до сих пор не находятся где-то в другом месте?

В 1911 году в Палестине году классик ивритской литературы Йосеф Хаим Бреннер опубликовал роман "Отовсюду", где дал очень саркастическое и нелицеприятное описание тогдашней жизни. Один из героев романа обронил замечание, вошедшее в пословицу: "Невозможно жить здесь, но другого места нет". Таков наш сионистский ответ Дмитрию Быкову. Вернее, таков мог бы быть наш сионистский ответ, если бы.... если бы не некоторые обстоятельства, в силу которых дать именно такой однозначный ответ именно сейчас как-то затруднительно.

Об этих обстоятельствах и пойдет речь в моей статье.

Для начала отметим, что перечисленные популярные писатели не сразу и не так однозначно идентифицировали себя, с одной стороны, с христианством, а с другой стороны - с постмодернизмом и постсионизмом. Когда-то Людмила Улицкая с заметным интересом исследовала разные возможности, в ее ранних повестях и романах наряду с христианами фигурируют сочувственно описанные раввины и студенты ешив. Но на данный момент ее идеальный герой - еврей - христианин, а отнюдь не грубый и истеричный поселенец-иудаист. (Хотя в контексте закрытия проекта кто сейчас затравлен больше и кто должен по идее вызывать сочувствие... но когда и кто по-настоящему сочувствовал затравленным и слабым?) Когда-то Александра Кабакова в одном интервью спросили, не хочет ли он эмигрировать из России. Он сказал, что хотел бы уехать в такое место, где нет постмодернизма, но такого места нет. Дмитрий Быков тоже писал когда-то (цитирую по памяти, поэтому прошу прощения за неточности) о том, что человеческая жизнь бесценна, но что жизнь человека, у которого нет ничего дороже жизни, парадоксальным образом обесценивается. В любой борьбе приходится жертвовать жизнью, есть на свете ценности дороже жизни. Изнеженность, расслабленность, попустительство своим слабостям - все это сопутствует ситуации, когда жизнь является высшей ценностью, и все это парадоксально лишает ее смысла и качества. Теперь он же советует нам не напрягаться и тихо закрыть наш проект.

Да, писали они когда-то другое, ну и что? Судя по всему, российские еврейские интеллектуалы приняли постмодернистский вызов: не стесняться плыть по течению. А течение нынче не в нашу сторону. Видимо, наш проект действительно выходит из моды, о чем и было нам объявлено с особым цинизмом. А чего стесняться? Говорят же вам: сами вы виноваты. Надо было примыкать к большинству, а вы куда поперлись? И откуда?

А откуда я, действительно? И где мне надо быть?

Я из Самары. Моя мать родилась в Одессе. Предки моего отца жили в Житомире и Бердичеве, родился он в Баку, оттуда его занесло в Поволжье, где и встретились мои родители. Вряд ли это можно считать свободным выбором, волны истории в ХХ веке гоняли евреев как хотели по просторам Евразии и заносили за океан.

Прадед моего мужа по отцу эмигрировал в Америку из Австро-Венгрии в середине 19 века.Его бабка по матери приехала в Чикаго из Кишинева в начале 20-х годов 20 века. Ее дочь, мать моего мужа, родилась в Чикаго, сразу после Войны за Независимость приехала в Израиль поработать в киббуце на Севере, влюбилась в галилейские пейзажи, но потом познакомилась с будущим отцом своих детей, и как-то так вышло, что всю жизнь они прожили в Калифорнии. Но в их огромном дружном еврейском американском клане молодежь по традиции учит иврит, ездит в Израиль и некоторые остаются навсегда. В результате всех этих передвижений наша семья живет в Иерусалиме.

Что это - достижение или прокол? Следует ли мне по этому поводу испытывать гордость или стыд? Тому, кто скажет: "Ни того, ни другого, живи себе спокойно, и все" - тому я не поверю. Неискренние это слова. Никакой спокойной жизни здесь не будет, все равно всегда все было и будет результатом выбора. Включая язык, на котором мы говорим в семье. Иврит.

Остаться в галуте - это тоже выбор. Да и в каком галуте - в русском, американском, европейском? Все равно не остаться, все равно надо куда-то двигаться. "Невозможно отстать. Догонять - только это возможно".

Встречаюсь я с русскими православными в Москве и в Самаре - дружелюбно смотрят в глаза и с искренней тревогой спрашивают: "Ну как вы там? Говорят, мусульмане все норовят спровоцировать Армагеддон? Вы уж, пожалуйста, держитесь!" - "Почему? - спрашиваю в ответ. - Что вам за дело до нас?"

Отвечают разное: кто говорит, что Израиль - это самый обалденный эксперимент в человеческой истории и жалко, если он провалится, кто указывает, что перед концом мира евреи должны собраться в Святой Земле, кто обеспокоен мусульманской экспансией и полагает, что мы находимся в одной лодке. Встречаюсь с протестантским священником в Риге - то же самое. Встречаюсь с российскими евреями (возможно, христианского вероисповедания, я не вникаю) - глядят исподлобья и цедят: "Говорят, у вас там Жмеринка? Бердичев? Нет никакой культуры, а?"

И всем все понятно: русские и латыши могут нам по-человечески посочувствовать, а от евреев диаспоры этого ждать трудно, у них есть более насущная необходимость - оправдать свой выбор. И чем интеллигентнее еврей, тем он непримиримее к Бердичеву - израильскому или украинскому. Такова третья причина скандала на иерусалимской ярмарке (кроме традиционной интеллигентской чувствительности и новоприобретенного постмодернистского цинизма). Русские евреи наконец-то стали настоящими евреями диаспоры, эмансипировались от сионизма и ознаменовали свою инициацию ритуальным плевком в сторону Востока.

Big deal, они первые, что ли? Единственные?

2. Москва - Париж

Что же это такое - быть евреем диаспоры? В конце 40-х годах 20 века, сразу после Катастрофы, этой проблемой занимался Жан-Поль Сартр. Еврейские проблемы интересовали его не сами по себе, но как частный случай "неподлинного существования" как наглядный пример того, как люди избегают ответственности за свою судьбу и не только позволяют, но прямо требуют, чтобы их сущность определяли другие. Сартровское определение еврейской идентичности таково: еврей - это тот, кого антисемиты считают евреем. Интересно, что Сартр не первым высказал эту мысль. До него был русский философ (о котором Сартр, по-моему, вряд ли знал) Владимир Соловьев, который писал, что евреи давным-давно стали бы христианами, если бы у них перед глазами был хороший пример; но проблема в том, что мы сами плохие христиане, вот они и не хотят быть такими, как мы. Соловьев был религиозный мыслитель, а Сартр вовсе нет; но оба они сошлись на том, что евреи - это такие особые люди, которые являются не активными субъектами, а пассивными объектами (чего? кого? ну, например, чужих зловредных мнений или истории). А собственного внутреннего содержания в еврействе они не видели. "Постоянное беспокойство еврея коренится именно в этой навязанной ему необходимости бесконечно допрашивать себя, чтобы в конце концов слиться с преследующим его по пятам призрачным персонажем, который есть не кто иной, как он сам - каким его видят другие". Исходя из этой предпосылки, Сартр с замечательной точностью вскрывает особый комплекс ассимилированных евреев: еврей "хочет быть "просто человеком и ничем больше, - таким же человеком, как и все прочие, и он надеется стать им, вникнув во все человеческие мысли и приобретя общечеловеческий взгляд на мир". Отсюда особая страстность, с которой европейские евреи приняли идеи Просвещения. "Рационализм евреев есть страсть - страсть к Всеобщему, и они выбрали ее для борьбы с индивидуалистическими концепциями, которые превращают их в особые существа. Разум - вот то, что лучше всего распределено в мире; он не принадлежит никому, и он принадлежит всем, и он для всех одинаков. Перед лицом всеобщих и вечных законов и сам человек становится всеобщим. И нет больше евреев и поляков - есть люди, живущие в Польше... но поскольку в основе их существования - всеобщее, они всегда могут прийти к согласию".

Иначе говоря, бастионы всеобщего разума - и прежде всего философия и точные науки - самое лучшее убежище для еврея, там он может окончательно уверовать в то, что он просто человек. Там он сможет спрятаться от неразумных антисемитов (так он думает). Нет лучшего объяснения для такого огромного количества евреев - прекрасных физиков, математиков и программистов - чем экзистенциальная необходимость. Еще раз повторю: общечеловеческая истина, общечеловеческие ценности - последнее убежище ассимилированного еврея, в котором он и надеется спрятаться. Потому что он боится.

Я много раз видела эту попытку спрятаться в общечеловеческое у разных людей, и что замечательно - не только у евреев. И не только у программистов.

Как-то раз, посоветовавшись с соседками и получив соответствующие рекомендации, я наняла плотника - араба из Восточного Иерусалима. Араб оказался огромным, склонным к полноте мужчиной с очень мягкими манерами. Он тщательно все измерил, получил задаток и исчез. Когда мне изредка удавалось до него дозвониться, сведения получались неутешительные: жена плохо себя чувствует, сам он поднимал что-то тяжелое и потянул спину... в общем, прошло довольно много времени, пока он появился снова. Увидев во дворе его машину, мой девятилетний сын ворвался в дом с ликующим криком: "Мама, твой араб приехал!"

Мой араб вошел, встал посреди комнаты и мягко, но с достоинством сказал: "У меня, чтоб ты знал, есть имя. Меня зовут Мухаммад. А если ты не знаешь моего имени, ты можешь сказать: плотник или рабочий - а ты говоришь "араб". Я такой же человек, как ты. Вот - он вытащил синюю книжечку, - у меня есть удостоверение личности, я такой же гражданин страны, как ты. Я плачу налоги, хожу на выборы - только в армии не служил. Вот - он вытянул белую полную руку, - у меня две ноги, две руки. Я человек. Я такой же человек, как ты". Произнеся такую речь, он пошел заниматься своим делом, а я кинулась воспитывать ребенка: "Сколько раз тебе было сказано: думай, что говоришь! Видишь - ты его обидел!" "Я не хотел его обидеть, - задумчиво ответил сын, - почему он обиделся? Ведь он же правда араб". "Правда, - ответила я, - но соображай, когда, кому и перед кем ты говоришь эту правду. Здесь, в нашем доме, на нашей улице он принадлежит к меньшинству. И в нашей стране тоже. А люди меньшинства мнительные, обидчивые и опасливые. Ты говоришь "араб", а он слышит насмешку или угрозу". "Откуда ты знаешь?" "Оттуда, что я родилась в галуте и сама принадлежала к меньшинству. А тебе это еще надо понять. Как сказано: Не обижайте пришельца, вы знаете душу пришельца, ибо сами вы были пришельцами в Стране Египетской".

В другой раз я опознала душу пришельца, как ни странно, у одной русской женщины в Москве. Мне нужно было побеседовать о профессиональных делах с завучем одной из московских еврейских религиозных школ. У них там было два завуча: один по еврейским предметам, другой - по общеобразовательным. Так вот, общеобразовательная завуч была русская и так себя и позиционировала, имея в вырезе ненавязчиво обозначенный крестик. Договариваемся мы о координации программ по русской и по еврейской литературе, причем я замечаю про себя, что в содержание еврейских учебных курсов она, видимо, никогда даже не заглядывала. Но ей вообще-то и не надо, ее дело - расписание, пропуски и нарушения дисциплины. И вдруг она сама, видимо, почувствовав растерянность среди чуждых и неизвестных имен, географических названий и исторических дат, сказала как бы ни к селу ни к городу и очень искренне: "Ну зачем все это - русское, еврейское... Разве не все мы люди? Все-таки я не понимаю - зачем это так уж акцентировать? Надо же стремиться к общечеловеческим ценностям!" Она была классный специалист в своей области, почему ее и пригласили работать в такое место, религиозные еврейские коллеги ее уважали, а сама она, как я поняла, чувствовала себя в этом окружении одиноко и неуютно, но что поделаешь - там хорошо платили. Она, по-моему, не ненавидела еврейских учителей и директора - они ей ничего плохого не делали, - но мечтала об универсализме, совершенно как тот араб в Иерусалиме, как сартровские ассимилированные евреи в русском или французском окружении, как поляк Мицкевич в русском изгнании мечтал о том,

Когда народы, распри позабыв,<

В великую семью соединятся.

Народы давным-давно могли бы соединиться в семью (мало ли было империй), да вот как-то никогда не выходило - думаю, что и глобализм тут немногое изменит. Но идеал универсализма всегда был и будет путеводной звездой для одиноких и беззащитных. Иронизировать тут не над чем: изгнание многолико, каждый из нас может почувствовать себя так же неуютно, как этот араб или эта русская женщина, и воззвать к общечеловеческому братству.

Но когда этой звездой изгнания тыкают в лицо оседлым израильтянам, дескать, вы тут оторвались от общечеловеческого (вариант - общерусского) прогресса, погрязли в провинциальности, а мы как представители метрополии, рекомендуем вам закрыть проект... По-моему, это уже как-то излишне и даже морально нехорошо. Но, как показывает Сартр, эта агрессивная общечеловечность - необходимый компонент самосознания ассимилированных евреев. Таким образом они превращают необходимость в достоинство и отделываются от мучительных приступов страха и угрызений совести. Такова четвертая и самая глубокая причина скандала на ярмарке.

Сартр догадывался о том, что кроме тех евреев-универсалистов, о которых он пишет, есть и другие типы еврейской идентификации. Недаром он называет своих героев "неаутентичными евреями". Но с ортодоксальными религиозными евреями он, видимо, никогда не сближался, иначе он бы дополнил свои рассуждения еще некоторыми соображениями. В самом деле, почему "неаутентичные" ассимилированные евреи находят себе материал для идентификации именно в области эстетики - художественной литературы, музыки, кино? Почему один из аргументов в пользу того, что в Израиле нет культуры, - тот, что израильские романы очень скучные (особенно в русских переводах)? Почему никто не парирует контраргументом, что в наших ешивах и даже в академических колледжах самые качественные в мире курсы по галахе, а кошерное мясо можно найти буквально в любом супермаркете? Да потому что литература, будучи областью эстетического, идеально подходит для идентификации "неаутентичного" человека, ибо никого ни к чему не обязывает, а галаха обязывает. И история. И политика. Причем они могут обязать к чему-то неудобному и недоходному. На этой стадии полемики "неаутентичные евреи" (это не мое выражение, а Сартра) обычно говорят, что все это - кошерное мясо и вообще галаха, история, да, в конце концов, и политика - нечто мелкое, необязательное и несущественное по сравнению с вечными нетленными общечеловеческими ценностями. Вот почему русские евреи с конца 19 века испытывают, по определению Жаботинского "унизительную неразделенную любовь" к русской литературе. Насколько она унизительна и разделена - можно спорить, но факт тот, что в в новом русском контексте израильский проект первыми предложили закрыть не инженеры и не политики, а писатели.

Один русский интеллектуал, человек столь же хороший, сколь талантливый, обладающий неиссякаемым интересом к людям, рассказал мне такой эпизод. Выпивал он как-то вместе с одним евреем, специалистом по русской литературе. Вот этот мой знакомый возьми и спроси его: "Ефим (допустим), ты еврей?" Тот говорит: "Нет, я русский". - "Ты разве крестился?" - "Нет, - говорит тот, - я агностик". - "Так ты еврей?" - "Нет. Меня с евреями ничего не связывает: языка я не знаю, истории не знаю, обычаев не соблюдаю. Мой мир - русский. Я, видишь ли, специалист по русской литературе". "Я понял, - подвел итог мой знакомый, - ты русский по русской литературе". Это очень точно подмеченная сценка, совершенно согласующаяся с выводами замечательного еврейского этнографа, живущего в Петербурге, Александра Львова: русские евреи находят себе убежище в русской литературе. И не только в русской - вообще в мировой. Мировая литература стала их идентичностью. В моих глазах это ненадежное убежище, но для них оно надежнее, чем Эрец Исраэль.

Из своих рассуждений об ассимилированных евреях Сартр делает следующий вывод: "Евреи - самые кроткие люди на свете, страстные противники насилия. И эта упорная кротость, которую они сохранили в условиях жесточайших гонений, этот дух справедливости и разума, который они противопоставили как единственную свою защиту враждебному, жестокому и несправедливому обществу - это, может быть, их лучший завет нам и это истинный знак их величия". Самое величественное в евреях, их завет человечеству - это то, что они умеют подставлять левую щеку. Это и есть то, что называется Новым Заветом, и то, что именно его Сартр представляет как "лучший еврейский завет", доказывает только то, что даже относясь к другим со всем возможным гуманизмом, он способен был увидеть в них только себя самого, точнее, традиционный идеал человека христианской культуры (хоть и позиционировал себя как атеиста).

В нашем Писании (христиане называют его Ветхим Заветом) написано другое: "Того, кто встанет, чтобы убить тебя - убей его первым!". Что же получается, когда евреи исполняют этот ветхий завет и вместо того, чтобы отвечать на насилие кротостью, берутся за оружие, чтобы защитить себя? Тогда "другие" очень удивляются такому поведению, квалифицируют его как совершенно "нееврейское" и называют его фашизмом. Далеко за примерами ходить не нужно: в 1995 году в Израиле вышла книга израильского критика и литературоведа Ханана Хевера (по-моему, сейчас он заведует кафедрой ивритской литературы в Еврейском университете в Иерусалиме) "В плену утопии". Эта книга вошла в программы израильских университетов и была мощно разрекламирована в Америке. В ней есть целая глава про Ури Цви Гринберга и его политическую лирику, и научно доказывается, что Ури Цви был самый настоящий фашист. Доказательства? Как же, Гринберг же писал стихи про кровопролитные арабские восстания 1929 и 1939 года, про вырезанную целиком еврейскую общину Хеврона, про кровавые расправы с евреями в Цфате и в еврейском квартале старого города в Иерусалиме - короче, про кровь, про кровь он писал, и при этом с пафосом пророка призывал евреев очнуться от гипноза "сдержанности" и начать наконец защищаться и мстить. Писал он это, заметьте, еще до Катастрофы. И его писания квалифицируются современным израильским литературоведом как вопиющая политическая некорректность и как фашизм. Настоящий еврей должен реагировать на насилие в духе кротости и общечеловечности, а слова такого "кровь" вообще не должно быть у него в лексиконе. Кроме, конечно, менструальной крови, про которую разрешается (и даже вменяется) писать феминисткам и феминистам. В том числе и еврейским.

Видимо, мнение Сартра, что евреи - самые кроткие, разумные и безвредные существа на свете, и в другом качестве они просто не должны существовать, вполне разделяется многими евреями, и в том числе израильтянами. Конкретно - интеллектуалами, вкусившими общечеловеческих благ науки и литературы. Они усваивают взгляд других, и так и смотрят на себя и на своих братьев. Как можно браться за оружие - ведь это делает тебя видимым? Ведь самая правильная еврейская тактика - прятаться и не выделяться! Как можно жить в поселениях, ведь это делает тебя мишенью?

А как можно жить в Израиле? Ведь это и значит - опять выделяться, вместо того, чтобы прятаться. То, что сам факт израильского гражданства ощущается многими европейскими и американскими (а теперь, значит, и русскими) интеллектуалами еврейского происхождения как нечто неприличное, политически некорректное - это следствие. А настоящая причина - в том, что это опасно. Опасно жить в Жмеринке или в Бердичеве. И в Хайфе тоже опасно - по той же причине. Евреям не стоит скопляться в одном месте, там их удобнее выследить и по ним легче вдарить. Такова старинная еврейская интуиция, которую Сартр по наивности принял за кротость.

Страхом мотивирована не только стратегия бегства, но также стратегия размежевания. Это тоже старинная интуиция гонимых. Опасно идентифицироваться с потенциальной жертвой. Наоборот, надо от нее дистанциироваться и, отбежав на подобающее расстояние, во всеуслышание заявить: в том, что с ней случилось (или может случиться) виновата она сама. Ритуал подлый, но по человечески тоже вполне понятный. Евреи, как ни грустно в этом признаться, проделывали его неоднократно: отмежевывались европейские евреи от "ост-юден", американские либеральные евреи от националистов-израильтян, светские израильтяне от ортодоксов, жители еврейского государства внутри "зеленой черты" - от поселенцев, а те внутри себя - от "экстремистов". Слабый в этой ситуации, что называется, маркирован, отмечен - он носит приметную "неправильную" одежду, живет в особом "неправильном" месте, имеет неправильное произношение, неправильный разрез глаз, форму носа, оттенок кожи, неадекватное поведение, - короче, сам виноват. Еще и других под монастырь подводит. "Вечно у нас из-за вас неприятности", - сказал моему мужу его брат в телефонном разговоре из Лос-Анджелеса после 11 сентября. То же самое сказал в полном удивлении мэр города Сдерот, когда там впервые приземлился "касам" из Газы: "Но мы же внутри зеленой черты!" В смысле, те, за чертой - им как бы положено, но нам-то за что?

Русские евреи редко высказывают вслух этот последний довод в пользу закрытия израильского проекта - страх. Все-таки, чтобы сказать такое вслух, нужно довольно много смелости и прямоты. И вот оказалось, что приехавшим из России писателям не занимать этих замечательных качеств. "Опасно? А не фига было селиться в Хайфе".

Но у жизни в Хайфе (Иерусалиме, Жмеринке, Бердичеве - в любом еврейском городе) есть еще один крупный недостаток - некультурность. Это уже не так страшно, как стыдно.

3. Бердичев - Москва

На одном полюсе еврейского глобуса находится Париж, на другом - Бердичев. Это города-антиподы. Если про парижских евреев нам многое объяснил Сартр, то про Бердичев - Фридрих Горенштейн в пьесе, которая так и называется: "Бердичев". Вот отрывок (не то чтобы самый характерный - в этой пьесе нет кульминаций, в Бердичеве люди стареют и даже умирают, но измениться ничего не может):

Рахиль: Ты дурак... От так, как я держу руку, так я войду к тебе в лицо. (Кричит громко и визгливо) От так, как я держу руку, так я войду к тебе в лицо!.. От так я дам от себя!...

Злота (кричит) Боже мой, боже мой! (Хватается руками за волосы).

Рахиль: Чтоб он подавился... Без ног чтоб он остался...

Злота: Боже мой, Боже мой, зачем ты его так проклиинаешь?

Рахиль: Уйди, чтоб тебе не видать... Вы мою жизнь погубили. Если б я жила отдельно с моими детьми, все было бы иначе... Уйди, чтоб тебе не видать...

Злота (тихо): Почему я не умерла... Сестра моя умерла, а я живу...

Рахиль (всхлипывая): Дети, я сейчас вам дам хороший суп с мука и говяжий жир... Зоя, ты любишь погрызть косточка?

А вот как гуляют обитатели Бердичева:

Григорий Хаимович: "Лоз хыбен хавер Сталин ай-яй-яй-яй"

Рахель (подхватывает): "Фар дем лыбен, фар дер наем, ай-яй-яй-яй"

Миля (переводит): "Пусть живет товарищ Сталин, ай-яй-яй-яй. За жизнь за новую, ай-яй-яй-яй".

Кроме фольклора, в Бердичеве имеется также поэзия в лице местного поэта Макзаника: "Страна советская большая, нет в ней бесчисленных врагов, живет прекрасно, расцветая, среди полей, лесов, лугов. А если враг захочет снова Россию пеплом всю обжечь, не надо им влезать в Россию, им надо голову беречь". Любовь к России Макзаник унаследовал от отца-журналиста, который еще в доперестроечные времена предвосхитил самые последние веяния насчет закрытия сионистского проекта: "Вы читали недавно его большую статью "Жертвы сионизма" про евреев, которые уехали из Житомира в Израиль, а теперь хотят вернуться обратно?"

При ближайшем рассмотрении бердичевская культура оказывается не столь далека от столичной, как кажется с первого взгляда. Во всяком случае, гораздо ближе, чем хотелось бы признать столичным евреям. Но ведь и они в каком-то поколении родом из Бердичева.<

Для полноты картины следует упомянуть, что в Бердичеве была когда-то культура совсем другого свойства. В пьесе Горенштейна об этом не сказано ни слова, но когда-то Бердичев называли "Волынским Иерусалимом" (как и сейчас Вильну называют "Литовским Иерусалимом"). Здесь жил, умер и похоронен известнейший хасидский праведник и учитель рабби Леви Ицхак бен Меир ми-Бердичев, прозванный на идиш Дербаремдикер (Милосердный), герой многочисленных хасидских легенд, самая известная из которых (ее пересказывает, в частности, Мартин Бубер в своей книге о хасидизме) - о том, как рабби Леви-Ицхак бесстрашно вызвал на суд самого Всевышнего - за слишком суровое (как он считал) отношение к евреям. Из мидрашей известно, что в древности великие праведники, бывало, вызывали Всевышнего на суд и требовали пощадить людей, которым было назначено умереть. Никому из них - ни Аврааму, ни Моисею - не удалось выиграть тяжбу со Всевышним. А рабби Леви-Ицхак выиграл суд! Эта история много раз была описана в художественной литературе. Самые известные произведения о рабби Леви-Ицхаке - поэма Залмана Шнеура "Новый суд рабби Ицхака из Бердичева" и пронзительное стихотворение Ури Цви Гринберга из книги "Рховот га-нагар" "В конце всех путей стоит рабби Леви-Ицхак из Бердичева и требует ответа у Всевышнего...". После перестройки началось паломничество в Бердичев - десятки тысяч евреев со всех концов мира приезжают помолиться на могиле рабби Леви-Ицхака. В Умань, на могилу рабби Нахмана, правда, ездит еще больше народа, но Бердичев тоже не обделен паломниками.

А еще в 19 веке в Бердичеве была одна из немногих дозволенных царской администрацией типографий, где издавались книги на иврите. В том числе многие важные сочинения по каббале.

Знают ли герои Горенштейна о том, в каком святом месте они проживают? Нет. Знает ли об этом автор? Нет.

Бердичев Горенштейна - страшный, убогий. Язык - тоже убогий, даже сочных идишских выражений, даже идишской напевности в нем нет. Это в основном испорченный русский. Монотоннно повторяющиеся безобразные клише: "Вот так, как я держу руку, я войду к тебе в лицо". Может, это и гениальная пьеса (как пишут критики), но очень уж жуткая и беспросветная.

Кто-то из христианских авторитетов, полемизируя с евреями, утверждал, что человека может осквернить не то, что входит в уста (имеется в виду кашрут), а то, что выходит из уст (то есть слово). Бердичевские евреи у Горенштейна скверны и так, и этак. В их уста входит свинина и выходят проклятия близким и статьи "Жертвы сионизма". Эти люди не собираются за торжественно убранным пасхальным столом, чтобы поговорить о рабстве и свободе и вкусить от чистого "хлеба бедности". Их рабство безысходно и тотально. Их скверность невинна, потому что им не с чем ее сравнивать. Даже Катастрофа не становится трагическим очищением и не возвышает, о ней упоминается в ряду других неприятных событий - и все. Нет никаких внешних мерил, с которыми можно было бы сообразоваться. Из ценностей культуры упоминается французский Бальзак, которого почему-то понесло венчаться из Парижа в Бердичев. Рабби Леви-Ицхак из памяти стерся совершенно. Даже интеллектуалы (как местные, так и приезжие из Москвы) не упоминают ни о нем, ни о его могиле.

Но какие могут быть претензии к бердичевским евреям? В чем их можно обвинить? По ним дважды за четверть века проехался каток истории. Сначала советская власть искоренила всякое упоминание о раби Леви-Ицхаке, потом пришли немцы и физически уничтожили тех, кто мог бы что-то вспомнить. Те, кто случайно выжил - это уже не народ, это "слинявшие схемы пограничных несчастий", как выражался Бабель. Это последнее поколение, последние обломки чего-то, что когда-то было и перестало существовать. Кто-то из критиков назвал "Бердичев" эпической пьесой, имея в виду, очевидно, вызывающее отсутствие единства действия и времени (пьеса охватывает тринадцать лет из жизни одной семьи),. Но какой же эпос без единства народной жизни как фона? Из пьесы Горенштейна очень хорошо видно, что культура не заводится "естественно", сама собой. Культура требует тщательной каждодневной работы, обучения и тренировки, разрушить ее легко, а восстановить очень трудно. Может быть, и невозможно.

Но евреи, как известно, люди живучие. Молодое поколение евреев сбегает из этого кромешного мира и заново усваивает культуру. Но это уже другая культура. Та, которая была - невосстановима. Внучка Рахили живет в Житомире и учится балету, искусству, "которого не знали наши отцы и деды". Ее племянник Виля живет в Москве и - единственный из всех в целой пьесе - разговаривает на нормативном русском языке. Монолог Вили составляет потрясающий стилевой контраст со всей языковой тканью пьесы, и это одна из причин, почему он воспринимается как ее идеологический центр:

Виля: Вы свой бердичевский дом сами себе сложили из обломков библейских камней и плит, как бродяги складывают себе лачуги из некогда роскошных обломков автомобилей и старых вывесок. А Овечкис [адепт идеи универсализма - Е.Р.] живет в меблированных комнатах. Но скоро весь Бердичев переедет в меблированные комнаты, а библейские обломки снесут бульдозерами.

Рахиль: Так вы про квартирный вопрос с ним говорили?

Виля: Что-то в этом роде... По сути, про квартирный вопрос.

Рахиль. Ты таки прав. Я таки хочу переехать. У меня нет сил таскать ведро с помоями по лестнице.

Что же такое был этот "бердичевский дом", горенштейновский идеолог не знает, и это незнание ему не мешает. Чтобы обрисовать, что было и что будет, он пользуется двумя общепринятыми символами, настолько стертыми и клишеобразными, что нет сомнений - они всплывают из какого-то коллективного бессознательного, а не прочитаны и не выучены. Но можно попробовать их расшифровать.

Что было - было здание, которое было символом единства еврейского народа и каким-то образом поддерживало само его существование. Это, конечно, Храм. Почему-то у Горенштейна этот Храм был выстроен не в Иерусалиме, а в Бердичеве. Затем, как положено Храму, он был разрушен и вот теперь город Бердичев населяют обломки, оставшиеся после крушения.

Что будет - будет воскресение и освобождение из рабства в виде экуменического синтеза пасхальных обрядов: "Взойдет всеобщее солнце и мы вместе позавтракаем крашеными пасхальными яйцами с мацой". Исхода никакого не предполагается. Пленный ребенок далек от мысли перестать быть пленным, выйти из Египта, вернуться на родину и т.п. Вообще эти символы - не из его лексикона. Это не его мифы. Почему же в его монологе упоминается маца? Это не просто деталь еврейского быта, но символ - символ возрождения, которое не должно превращаться в Исход, то есть в вульгарное физическое перемещение из Египта в Страну Обетованную, а должно оставаться символом. В реальности же из Бердичева следует спасаться бегством непосредственно в Москву, затем можно повысить уровень и оказаться в Париже или в Берлине. Это уже не так существенно. Существенно, что это не Иерусалим. Ведь духовная родина русских евреев, как разъяснил Ефим-литературовед, - это литература. А литературой, в том числе и русской, очень удобно заниматься в Берлине. Там пособие продляют и продляют, и на него очень даже можно жить. А в Иерусалиме не очень. "Вести", Эхо-ораним, 30.05.2007

Hosting by