| |
Мири Яникова Качели
На жизнь больше не оставалось сил. Их эмоции давно застыли. Они уже несколько недель почти не разговаривали, даже друг с другом. Когда они касались друг друга, Блюма начинала молча, без голоса, плакать, а Мойше уже даже перестал мучительно придумывать слова, чтобы утешить свою молодую жену, свою любимую, с которой они были вместе не так уж долго. Но за это время успел появиться Хаимке, свет их жизни. Мойше был уверен, что, если бы не малыш, у Блюмы давно уже не было бы сил даже на то, чтобы пошевелиться. А сейчас - она все-таки просыпалась по утрам по первому требовательному крику ребенка, перепеленывала его и кормила. Конечно же, Мойше уже давно не работал. Школа, где прежде он учительствовал, была закрыта. Он выходил из дома, чтобы узнать новости, а когда с почерневшим лицом возвращался, она уже все знала без него. Она видела из окна, как проводили акции. Приезжали машины, и в них запихивали людей. Выволакивали из домов и увозили, чтобы убить.
Она жила как-то машинально, и только весь день прижимала к себе ребенка, не расставаясь с ним ни на минуту. Когда он засыпал, она опускалась в кресло подальше от окна и сидела неподвижно. Какое счастье, что она научилась ни о чем не думать! Когда Хаимке просыпался, она в очередной раз меняла ему пеленки и прикладывала к груди. Она и с малышом своим почти не разговаривала. Ей нечего было ему сказать. Только одну фразу она шептала ему, когда он ел или засыпал, шептала, как заклинание: "Мы с тобой будем вместе. И здесь, и там".
Когда пронеслась весть, что сегодня днем полностью ликвидируют гетто, Мойше вернулся домой рано. Когда на улице раздался рев грузовиков, они с Блюмой, оцепенев, прижались друг к другу и наблюдали в окно, как кричащих людей запихивают в машины. Вот грузовики тронулись, а людей продолжали выволакивать из домов. Стало ясно, что оставшихся будут гнать пешком. На улице строилась колонна, окруженная автоматчиками со свастиками, и Мойше осторожно повел жену с Хаимке на руках к выходу, - ведь, если он этого не сделает, их вытащат силой, и тогда, не дай Бог, что-то может случиться с малышом... Автоматчики были уже на крыльце, и, когда они вышли, их грубо толкнули по направлению к толпе. "Мы будем вместе, и здесь, и там", - еще раз пообещала Блюма сыну. И они присоединились к колонне, которая уже тронулась в путь. Вскоре стены гетто, а потом и окраины города остались позади.
* * *
Солнце сильно палило, и воздух дрожал. Было жаркое лето.
Когда приехали автобусы, Ноам качался на качелях. Он резко затормозил подошвами по земле и побежал домой, к плачущей маме и растерянному папе.
- Я никуда не пойду, - тихо, но решительно сказала Двора мужу. - Пусть сами нас выводят.
Дети сгрудились вокруг них, и вся семья молча наблюдала в окно, как их соседи заходили в автобусы, и как они тронулись в путь.
- Может, они уедут, а мы останемся? Да, мама? - с надеждой спросил Ноам. Ему не терпелось вернуться на качели. Он сегодня раскачался выше планки, до самого неба, и жалел, что не научился этому раньше. А теперь их увозят туда, где, скорее всего, никаких качелей нет...
- Мама, ведь автобусы правда уехали! А мы здесь останемся! - сказала одна из дочерей.
Двора встала и направилась к двери, и за ней молча потянулись дети. Муж подхватил на руки Ноама и вышел последним. Оставаться дальше в доме не имело смысла, потому что на крыльцо уже поднялись солдаты.
- Здесь еще полно народа, как же вы там рассчитывали количество автобусов! - кричал в рацию офицер, прислонившийся к опоре пустых качелей, которые продолжали тихо-тихо раскачиваться. - Что делать с остальными?
Двора оглянулась и увидела, что люди, вышедшие из домов, стоят посреди улицы, образуя колонну, а на обочинах находятся солдаты. А потом она поняла, что все уже не стоят, а движутся, идут пешком по направлению к воротам поселения. На протяжении всей колонны дети тихо плакали, а матери и отцы их невнятно утешали. Это было молчаливое шествие. Они не собирались оказывать сопротивления - об этом не могло быть и речи…
* * *
Шествие вышло за ворота поселения. Из слов офицеров, переговаривавшихся по рации, стало ясно, что по направлению к ним движется еще несколько пустых автобусов. Можно было остановиться и дождаться их. Но они шли. Их вело само шествие.
Шоссе было заполнено медленно бредущими людьми. Солдаты выстроились по обочинам. Солдаты их охраняли.
Охраняли?! Ноам вдруг поднял голову, поняв, что людей вокруг гораздо больше, чем он думал. И солдаты вели себя совсем не так... Да это были НЕ ТЕ солдаты! На них была другая, черная, форма...
Ноам в ужасе оглянулся. Родителей рядом не было. А была толпа странно одетых, рыдающих людей. Он машинально прижался к мужчине, рядом с которым оказался. С ним была женщина с младенцем на руках.
- Мальчик, ты что, потерял родителей? - спросил Мойше.
- Да! - заплакал окончательно перепуганный Ноам. - Нас сегодня прогнали из дома, вместе со всеми. Я шел рядом с мамой, а потом ее потерял.
Мойше взял незнакомого ребенка за руку, отметив краем сознания, что тот одет как-то странно, слишком ярко. Додумывать мысль он не стал, не было сил.
Ноам доверчиво вложил ладошку в руку мужчины и, идя рядом с ним, закрыл глаза. И тут же различил голос мамы, кричавшей в панике: "Ноам! Ноам, ты где?"
- Я здесь! - радостно завопил он, раскрывая глаза, и резко дернул свою руку, которую сжимал в ладони утешивший его чужой папа.
Мойше не успел разжать пальцы, судорожно держащие руку чужого ребенка. Второй рукой он обнимал Блюму. Поэтому Ноам попросту выдернул их всех оттуда, где они были…
* * *
Шествие, все то же шествие, длилось. Они продолжали идти…
Блюма вдруг остановилась.
- Мойше, Боже мой, где мы?
Вокруг была совершенно незнакомая местность. Они шли по шоссе в толпе странно одетых людей. А на обочинах стояли солдаты в необычной форме, которые никого никуда не гнали, а, наоборот, отворачивали лица от идущих...
Мойше первому пришла в голову эта мысль. И он обрадовался. Получилось на редкость удачно. Они не добрались до ямы, или до лагеря – короче, до того ужаса, к которому их вели... Мало того, они умерли вместе, и им удалось даже не разжать рук...
- Родная моя, ты же обещала Хаиму, что будешь вместе с ним. Здесь и там. Вернее, там и здесь...
Блюма поняла, что он имеет в виду. Глянула на ребенка. Малыш спокойно спал.
- Как это произошло удачно... Да, мы все вместе, - забормотала она.
Ноам глядел на них с изумлением, ничего не понимая. Потом ему надоело, и он убежал к своим родителям и братьям с сестрами, шедшим чуть позади.
- Где ты был? - спросила мама, прижимая его к себе.
- Вон там очень странные люди, - Ноам показал куда-то вперед. Двора сразу поняла, кого он имеет в виду. Молодые мужчина и женщина, действительно странно одетые, остановилась и испугано оглядывалась по сторонам. У женщины был грудной ребенок. Вот они нагнали их. Было непонятно, откуда эти люди здесь взялись - они не жили в их поселении, а чужих уже давно с ними не было.
- Откуда вы? - спросила Двора. И уже после обмена несколькими репликами догадалась, ОТКУДА ОНИ. Она сама себе поразилась, потому что совсем не удивилась этой встрече...
* * *
Блюма, поддерживаемая Дворой, поднялась в автобус. Она выслушала объяснения своей новой подруги, но пока еще не очень их поняла. Проснулся Хаимке и громко потребовал кормежки. Она растерянно оглянулась, а Двора чуть-чуть подалась вперед на сидении, чтобы загородить ее, и сказала: "Покорми его, мы приедем еще не скоро". И она дала малышу грудь, и, глядя, с каким аппетитом тот всасывает свой эликсир жизни, наконец поверила в то, что они и на самом деле живы. Нет, их, конечно, все же убили, но потом они попали в такое место, где оказалось, что они как живые... Она решила, что потом разберется во всем, и вдруг громко, отчаянно, в голос, заплакала, наклонившись и прижавшись лицом к сосущему ее грудь ребенку... Солдат на переднем сидении судорожно дернулся и втянул голову в плечи.
Наконец, автобус остановился. Выйдя из него посреди песчаной пустыни, они увидели ряды караванов. На въезде в караванный поселок стоял столик, за которым сидели девушки в военной форме. Оказалось, что надо подойти к ним, и они, сверившись со списками, сообщали каждой семье номер предназначенного для нее каравана.
Двора отправила мужа с детьми занимать новое жилье, а сама вместе со своей только что обретенной подругой медленно побрела за ними вслед. Позади шел Мойше, а замыкал шествие Ноам, размышлявший о том, что, конечно же, никаких качелей тут не оказалось... Хотя, вон там вроде бы расчищена площадка, - наверно, там построят что-то для детей... Он зажмурился и представил, как высоко он будет качаться на новых качелях.
- Минутку. Остановитесь, пожалуйста, - услышали они сзади требовательный молодой женский голос.
Они застыли на месте все сразу. Двора нашла взглядом сына и жестом подозвала его поближе... Но он не успел подойти, потому что действие уже развивалось, и он вдруг понял, что поздно... И тогда мальчик протянул свою руку не маме, а чужому дяде, который успокоил его, когда они шли в толпе, и когда он потерялся и ему было страшно... Мойше машинально сжал маленькую ручку, вторично за последние несколько часов, самых странных часов в его жизни, оказавшуюся в его ладони.
- Кто вы такие? Почему вас нет в списках? - отрывисто спросила догнавшая их солдатка.
- Это наши друзья... это моя сестра! - взволнованно ответила Двора.
- Почему они оказались у вас? Вы что, не знали, что еще задолго до дня депортации в поселении не должно было остаться посторонних? - Суровая и деловая распорядительница обернулась к Мойше и Блюме. - Вам нечего здесь делать! Вам нельзя здесь находиться.
- А... куда же нам? - спросила тихо Блюма.
- Убирайтесь отсюда, - скомандовала распорядительница.
Все молчали, застыв.
Потом Мойше двинулся с места. Он подошел к Блюме и обнял ее правой рукой, одновременно разжав левую, которой держал ладошку Ноама. Но мальчик руку не забрал, а, наоборот, уцепился за его палец.
- Убирайтесь, - внятно, по слогам произнесла девушка в солдатской форме.
- Пойдем, - сказал Мойше.
Они с Блюмой сделали всего два шага, и тут же начали таять на глазах в жарком мареве.
- Ноам!!! - истошно закричала Двора.
Мальчик обернулся к ней и, наконец, разжал ладошку. Мойше и Блюма ушли вперед, а он застыл между мирами. Какое-то время он никуда не мог двинуться, и только смотрел на протянувшиеся перед ним ряды бараков, оцепленных колючей проволокой... Потом он закрыл глаза, и качели унесли его высоко-высоко вверх, выше мамы, оставшейся на земле, а потом выше неба...
* * *
Ноам сидел в классе, в своей школе, оставшейся в том поселении, откуда его сегодня утром выгнали. Сейчас он был тут единственным учеником. А учитель… У них не было такого учителя. Учитель был незнакомым, и Ноам попытался вспомнить, какой же предмет тот преподает. Но вместо этого вспомнил другое. Он понял, на кого похож учитель. Конечно же, это был тот человек, которого выгнали из дома вместе с ним, но из какого-то другого дома, расположенного где-то далеко… Тот самый папа этого совсем крошечного младенца и муж этой женщины, которую мама назвала сестрой. Тот, которого звали смешным именем – не Моше, а Мойше…
А потом вдруг они вместе с учителем оказались в другом помещении, и это было, кажется, здание ешивы. Они сидели за столом друг против друга. Между ними лежала раскрытая книга, но они в нее не смотрели. Они вели разговор, вернее, Ноам, который вдруг оказался старше лет на десять, задавал вопросы Мойше, тоже постаревшему на десять лет…
- В истории уже были сюжеты, связанные с изгнанием и эвакуацией. Сейчас это с нами произойдет опять?
- А ты разве не понимаешь, что это тот же самый сюжет? Это не произойдет с нами опять. Это происходит всего один раз. Все в истории происходит всего один раз. Просто, если сюжет не завершен и не осознан, мы попадаем в него снова и снова. Из разных временных потоков...
- Но, прости, я не понимаю. Ведь мы по крайней мере уже три раза возвращались из изгнания. И три раза строили свою страну....
- Нет, это было всего один раз. В остальные разы мы достраивали то, что недоделали раньше.
- А изгнания?
- Это было одно и то же изгнание.
- Нет, я все равно не понимаю. Нас дважды изгоняли из Святой Земли, и еще нас изгоняли из Испании.
- И еще нас изгоняли из Европы.
- Ты называешь это "изгоняли"? Дымом - в небо?
- Это был край изгнания.
- А что же происходит сейчас?
- Сейчас? Ты же видишь. Мы изгоняем сами себя.
- Как это сами себя? Они – это не мы. Это не я!
- Конечно, они – это не ты. Ты - тот, кто не смог предотвратить самоизгнание.
- Мойше, но я не понимаю…
- Еще раз, Ноам. Существует всего одно изгнание. Нас изгоняли чужие из наших домов, и переселяли в новые для нас земли. Нас убивали звери в человеческом облике. Это уже было. Но нам этого не хватило. Поэтому теперь мы изгоняем сами себя... Мы просто продолжаем идти той же толпой по той же дороге. Все вместе. Мы можем быть только вместе.
- Так, по-твоему, получается, что мы должны были под конец нашей истории обязательно изгнать сами себя?
- Я знаю только одно, и пытаюсь это тебе передать: все, что было - было всего один раз. Обретение земли, изгнание, возращение. Возвращение не завершится, пока не закончится Изгнание. И совсем не важно, что части того и другого перемежаются на линии Времени. Мы - те же самые. Мы по-прежнему идем несчастной, плачущей, вытащенной из своих домов толпой по той же самой дороге, хотя на этот раз на ее обочинах выстроились – тоже мы... мы сами! А это значит, что осталось всего лишь смешать ряды. Они больше ничего и никогда не смогут сделать с нами, Ноам, если те из нас, кто стоит на обочинах, сделают шаг вперед...
* * *
Когда качели внезапно ринулись вниз, Ноам резко затормозил подошвами по земле и увидел, что к нему приближаются солдаты. Один из них подошел и подтолкнул его по направлению к ряду строений. И мальчик направился туда, понимая, что качелей больше нет, а там - его новый дом...
04.2005
|
| |
Статьи
Фотографии
Ссылки
Наши авторы
Музы не молчат
Библиотека
Архив
Наши линки
Для печати
Наш e-mail
|
|
