Эдуард Бормашенко
И умножающий миры - умножает печаль
Идея множественности миров – любимая погремушка
писателей-фантастов. Ныне интерес к спекуляциям на эту тему увял,
но в годы моего студенчества страсти полыхали вовсю. Воистину,
«есть нечто, о чем сказано, вот – новое, а оно уже давным-давно
было» (Коэлет 1, 10). Ибо множественность вселенных обсуждалась уже
в «Берешит раба» (сборник высказываний мудрецов, посвященных книге
«Берешит»).
Отправной точкой дискуссии служит пятый стих «Пятикнижия»
- «И был вечер и было утро день,
один» (Берешит, 1, 5, перевод «Сончино-Гшарим»). Мудрецы рассуждают
о значении первой буквы стиха - "вав". В иврите "вав" –
полифункционален. Один из «вавов» - вав-перевертыш оборачивает
время, предшествуя глаголу, он превращает прошедшее время глагола в
будущее и наоборот. В других контекстах употребление "вав" вполне
аналогично применению русского соединительного предлога «и». По
отношению к разбираемому стиху традиционно понимание "вав" в качестве
«вав-перевертыша», оборачивающего будущее время глагола ихъе «будет»
в прошлое. В таком случае в переводе на русский следует сказать:
«был вечер». Переводчик не вполне последовательно зачем-то прибавил
«и»: «и был вечер…», ибо если «вав» уже отыграл как перевертыш, то
никак не может быть союзом.
А что если "вав" все-таки союз? Мудрецы говорят по этому
поводу следующее «Сказал рав Йоси Бен Симон: почему сказано:
"ве ихъе ерев"? Оттого, что был порядок времен и до того (до акта
Творения, прим. Автора). Сказал Абаху: учит нас стих тому,
что создавал Вс-вышний миры и разрушал их. До тех пор пока
создал те, что сейчас перед нами» (Берешит Раба, 3, 7). Ясно,
что "вав" здесь понят именно в качестве союза, а коль-так, что же
он соединяет? Что было до Творения? По необходимости
приходится признать, что были миры, предшествовавшие тому, в
котором мы живем*.
Идея множественности миров получила развитие в
средневековой хасидской герменевтике и подробно обсуждалась М.
Носоновским: «особенно любопытен метод Шаар Неелам
(«Врата Сокрытого»), который позволяет комментировать слово на
основании отсутствующих в нем букв.
Теологическая концепция, стоящая за этим очевидна. При
сотворении мира Бог сократил собственное могущество и
вездесущесть, чтобы дать место миру. Так же при написании Торы
из всего множества букв и их сочетаний были выбраны конкретные
буквы и слова, а остальные варианты отброшены ... потенциально
существует множество миров, Бог ограничивает свое всесилие,
предоставляя место нашему конкретному миру». Согласно еврейской
теологии мир непрерывно находится в состоянии творения. Таким
образом разобранный нами Мидраш описывает некую непрерывно
воспроизводящуюся ситуацию выбора наблюдаемого нами мира из
множества потенциальных. Михаил Носоновский отметил и близость
такой теологии современной квантовой теории. Эта концепция
необычайно плодотворна и богата в метафизическом смысле, но мне
хотелось бы обсудить ее этический аспект.
***
Здесь нам предстоит сделать существенное замечание,
касающееся еврейской философии. В отличие от философий греческой и
выросшей из нее европейской для еврейской мысли характерно то, что
метафизика и онтология не отделены от этики, а свернуты в плотный
пакет. Еврейскому радикальному монотеизму неинтересна метафизика
сама по себе, интересно иное: «что мы из этого учим?». Какой
бытийный, нравственный урок следует из метафизики? Эту мысль,
пожалуй, точнее всего выразил А. Смирнов: «философия невозможна без
представления о континуальности бытия; но для еврейской философии
онтологический континуум – это прежде всего и по преимуществу
этический континуум».
Так что же мы учим из представления о множественности
миров? Хасидская традиция, анализируя приведенный выше мидраш,
делает совершенно неожиданный вывод: миры, разрушенные Тв-рцом, не
удовлетворили его, это были несовершенные и оттого подлежащие
разрушению миры. Ключевое значение имеет
неудовлетворенность Вс-вышнего созданными Вселенными.
Хасидские цадики видят в этом намек на происходящее в сердце
человека, созданного по образу и подобию Тв-рца.
Неудовлетворенность, тревога, напряжение и в более широком смысле
кризис присущи, имманентны человеческому бытию. Это пожар, который
всегда со мной, избавиться от него не только не невозможно, но и,
быть может, ненужно.
Знаменитый Ребе из Коцка афористически сформулировал эту идею так:
"Эйн шалем ми лев шавур", что в моем довольно неуклюжем перводе на
русский звучит: «нет целее разбитого сердца». Итак, борьба,
напряжение, кризис самоценны. Эта мысль странна для хасидизма, не
признающего самоценности страданий, и требующего служения Тв-рцу в
радости. Что же имел в виду Коцкий ребе?
***
Подход, располагающий на шкале ценностей смятение духа
выше покоя, несовместим с господствующими настроениями современной
нам западной цивилизации. «Душевный покой возведен в наше время в
ранг жизненного идеала. Религиозные лидеры, психологи, публицисты –
все, похоже, солидарны во мнении, что именно он наиболее важен для
людей, и что именно к нему все стремятся прежде всего» (Рав Адин
Штейнзальц «Борьба духа»). Я думаю, что модное ныне увлечение
Индией не в последнюю очередь связано именно с тягой к
отрешенности, покою. Но евреи как всегда пишут по линованной бумаге
поперек, утверждая приоритет кризиса и борьбы.
Дело в том, что иудаизм необычайно высоко ставит
действие, поступок, не всегда удающиеся без соответствующего
ситуации напряжения. Сейчас мы вернемся к тому, с чего мы начали
наше размышление: к проблеме множественности миров. Дело в том, что
любой наш поступок выбирает один из
множества потенциальных миров. Хорошо известен стишок о
далекоидущих последствиях нехватки гвоздей в английских кузницах.
У Паустовского описан сумасшедший инженер, безумие которого
проявлялось довольно-таки странным образом. В течение всего дня он
был вполне нормален, но раз в день отчебучивал нечто из ряда вон
выходящее. И более того советовал действовать подобным образом
окружающим, так он прошептал на ухо Паустовскому, чтобы тот ставил
свои ночные туфли у кровати непременно носками внутрь, ибо
остальные люди ставят их носками «от кровати».
Выяснилось, что инженер убежден в существовании глубоко
законспирированного фашистского заговора. А заговоры, как известно
из истории, срываются по причинам случайным и пустяковым. На
собственной шкуре я убедился в том, что отменно задуманные
комбинации срываются по обстоятельствам самым вздорным. Таким
малозначимым фактором, непредвиденным фашистами, и будут
обращенные носками к кровати туфли инженера. Нужно только все время
совершать неожиданные, спонтанные (свободные!), из ряда вон
выходящие поступки, и тогда фашистам несдобровать.
В этом безумии просматривается отчетливая логика. В самом деле
любое наше действие направляет мир в определенном направлении, или
выражаясь скромнее, подталкивает в ту или иную сторону. Вывод,
следующий из этого рассуждения, прозрачен – нет маловажных
поступков, ибо каждый из них выбирает единственный мир из множества
возможных. Иудаизм принимает этот вывод со всеми вытекающими из
него последствиями, главное из которых таково: свобода человеческой
воли, позволяющая отбирать по нашему усмотрению ни много ни мало а
миры, – обязывает. Из множества возможных действий
следет выбрать единственно верное. Важно все – количество пуговиц
на кафтане и способ облачения в талит, жест и речь – все значимо.
Так кристаллизуется идея галахи – нормативного поведения. Рамбам в
«Мишне Тора» пишет: «каждый человек должен глядеть на себя во
всякое время так, как будто у него заслуг и грехов - пополам. И так
же весь Мир, и у Мира заслуг и грехов - пополам. Человек согрешил
- перевесили его грехи и грехи всего мира, вызвал он разрушение
всего мира. Выполнил одну заповедь – перевесили заслуги, … и спас
он мир (перевод И. Сокола)».
Рамбам неявно предполагает и то, что этот единственно верный,
спасительный, истинный выбор существует (само по себе это не
очевидно). Отыскание этого выбора связано с предельным усилием.
Мир-покой и Истина вообще неважно ладят между собой. Именно это,
видимо, имели в виду братья Стругацкие, утверждая, что хороший
роман можно написать только в обстреливаемом отеле. От себе лишь
добавлю: изнутри обстреливаемом**.
Стороннему наблюдателю поведение религиозного еврея не случайно
напоминает выходки инженера, описанного Паустовским. И инженер и
человек галахи озабочены своей ответственностью за выбор того
мира, которому предстоит свершиться. Я думаю, мистический страх,
вызываемый евреями у рас и племен, во многом замешан на
нескрываемой и раздражающей иудейской уверенности в том, что
ему, еврею, принадлежит власть выбирать миры. Вместе с тем эта
уверенность роднила иудаизм с западной цивилизацией (в ее
классическую пору, разумеется, а не сегодня, когда утомление и
вялость изменили лицо Запада до неузнаваемости). Запад в пору подъема тоже ставил
личность один на один с миром (бальзаковский Растиньяк, именно так
понимает свои взаимоотношения с Парижем-миром: а ну-ка, кто кого?),
презирая восточную идею фатума, рока (у мусульман: кисмет),
предопределяющую жизнь человека в мельчайших деталях. Именно в этом
смысле евреи, а не верившие в судьбу греки, породили Западную
цивилизацию. Эдипу, как ни изворачивайся, суждено убить отца
и спать с собственной матерью. Тут уж не до возведения миров.
Самоубийство западной цивилизации точно датированно – 28
июня 1914 Гаврило Принцип расстрелял старую Европу. Я хочу
рассказать об одном малоизвестном факте: барон Карл Коллас, глава
боснийской администрации, халатность которого сделала возможным
сараевское убийство, прослужил много лет среди мусульман. Веря в
кисмет, он не выставил на пути следования эрцгерцога
Франца-Фердинанда должную охрану (М. Алданов «Сараевское
убийство»). Алданов едко заметил: в полицейском деле кисмет
– бесполезен (а где полезен?). Цепь мировых войн, формально
исчерпавшая себя Нюрнбергским процессом, завершается на наших
глазах исламизацией обессилевшей Европы. Обошлось ли тут без
мистики не знаю, но вера в фатум заварила кашу, и ею же, теперь
импортированной вместе с дешевой рабочей силой, все и кончается.
Мне вот только в этом расслабленном мире делать нечего. А потому
вернемся к высказыванию Коцкого ребе: осознание сопричастности
Творению не только наполняет хасида радостью, но и порождает
огромное напряжение. Отягощенный истиной утомителен для себя и
окружающих, на его долю приходятся радости борьбы. Наши способность
выбирать миры, свобода и борьба духа неотделимы друг от друга,
разлом проходит через человеческое сердце, которого нет целее,
когда оно разбито, ибо сам «Госп-дь исцеляет тех, чьи сердца
сокрушены» (Псалмы, 147).
-------------------------------------------------------
* Желающим более подробно ознакомиться с обуждением проблемы
множественности миров я советую обратиться к статье Двойры Нов,
опубликованной в третьем номере журнала "Даат" (2003) и работой М.
Носоновского, вышедшей в «Заметках по еврейской истории»
NO 30.
**Пушкин в письме Вяземскому писал: «Трагедия моя («Борис
Годунов») кончена, я перечел ее вслух, бил в ладоши и кричал:
ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!». Я почему-то уверен, в том, что
этот эпизод – чистая выдумка. Неуверенность, тревога, страх
исписаться – вот что сопровождает сочинительство.
3.11.2003
|
