Ася Энтова

Такая знакомая дискриминация

Сегодня мне хотелось бы поделиться одним давним воспоминанием: как меня "завалили" на приемных экзаменах на мехмат. Я давно собиралась описать механизм дискриминации евреев при приеме в советские вузы, как еще один очередной эпизод из истории советского еврейства, еще один факт в копилку памяти, чтобы наши внуки и внуки свободных евреев-израильтян "помнили, что сделал нам амалек", чтобы не забывали об антисемитизме "красного фараона". Сегодня уже написаны замечательные книги отказников и узников Сиона, где они перечисляют обрушившиеся на них гораздо более страшные преследования - тюрьмы, ссылки, бесконечные унижения и психиатрический террор. По сравнению с этим страшным списком академическая дискриминация кажется булавочным уколом, и поэтому я не спешила превращать свой опыт в аккуратно расставленные на бумаге слова. Тема изгнания евреев из советской академии и, в частности, описание и анализ методов, которыми советская власть преграждала еврейской молодежи путь в престижные вузы, все еще ждет своих исследователей, продолжающих труды Сендерова и других подвижников, поплатившихся за свое раскрытие правды о советской власти долгими годами тюрьмы, а то и жизнью*. В свою очередь израильтянам эта тема мало знакома и плохо увязывается с тем, что в нашей алие очень высокий процент людей с высшим образованием.

Причина, по которой я решила не ждать, пока мне удастся составить серьезную исследовательскую работу на эту тему, а описать то, что случилось тогда лично со мной, проста: последние пару недель израильская действительность живо напоминала мне пережитое почти 30 лет назад. Сначала я благодарила судьбу, сделавшую мне в молодости прививку, после которой я обладаю значительным иммунитетом и опытом, чтобы с честью перенести нынешние испытания. Но в некоторый момент дословное сходство событий воскресило во мне юношескую обиду и чуть не заставило потерять самообладание.

Итак, вернемся в семидесятые годы, эпоху "застоя", когда советское болото уже успокоилось после бурных событий хрущевской "оттепели" конца 50-х годов и "заморозков" 60-х, положивших конец иллюзии советской диссидентской интеллигенции о том, что можно построить "социализм с человеческим лицом". Уже не так горько свежи были воспоминания о том, как советские танки утюжили мирную Прагу, уже вышли из тюрьмы писатели Даниэль и Синявский, пострадавшие за публикацию своих произведений на Западе, уже и "тунеядец" Иосиф Бродский против своей воли выдворен из страны и благополучно начинает писать стихи по-английски. Хранить "самиздат", читать Солженицына и Орвелла еще достаточно опасно, но можно относительно легко слушать "голоса" иностранных радиостанций и кассеты с песнями Галича и Высоцкого. Уже можно не очень рискуя хранить дома самоучитель иврита, но по-прежнему опасно вспоминать о том, что ты еврей, что Россия - мачеха, и русский язык - не является родным языком твоего народа. Алия 70-х утекает на родину тоненькой струйкой, постоянно рискуя оказаться вместо Ближнего Востока на Востоке Дальнем. Вторая школа, где я тогда училась, была одной из лучших, если не самой лучшей физмат школой Москвы. Мне легко давалась физика и математика, включая высшую математику, которую мы изучали на семинарах. Я получала удовольствие от решения нестандартных задач, занимала высокие места на олимпиадах. В начале последнего школьного года родители объяснили мне, что о гуманитарном образовании для еврейского ребенка не стоит даже задумываться, но в точных науках, чьи достижения может использовать оборона, еврейский ум все еще востребован. Они пояснили, что в престижные вузы вроде Московского университета или Физтеха евреям попасть очень сложно, практически невозможно. Но так как экзамены туда на несколько недель раньше, чем в другие учебные заведения, то попытаться стоит и тут моих успехов в школе и на олимпиадах явно недостаточно - необходимо тренироваться именно на тех "зубодробительных" задачках, которые дают нежелательным по "5 пункту" элементам.

Такая постановка вопроса не была для меня шокирующим откровением. Я давно чувствовала лицемерие и антисемитизм советской власти и читала книги "самиздата". Сказки о дружбе народов не могли меня обмануть - я понимала, что мы, евреи, - другие, хотя и не знала толком, в чем это выражается, кроме того, что мы - вечные диссиденты. Жаль, конечно, что о психологии, к которой меня тянуло, придется забыть. Но математика хороша уже тем, что предоставляет естественную нишу от окружающих меня лжи и "новояза", позволяет объективно оценивать достижения и научная деятельность вполне удовлетворит мое умеренное честолюбие. Дважды два все равно четыре, и очередной партсъезд не сможет, да и не захочет это изменить.

Честно потренировавшись целый год с университетскими преподавателями, прорешав не один учебник задач повышенной сложности, ясным июньским днем я зашла в высотное здание на Ленинских горах, украшенное скульптурами высотой в несколько этажей. В приемной комиссии мехмата у меня попросили паспорт, где черным по серо-голубому в пункте номер пять значилось: "еврейка". В заполняемой анкете так же следовало указать имена и отчества родителей, так что, "половинок" и "четвертинок", внуков Соломона или Абрама, не спасло отсутствие подобной записи в паспорте. Формально экзамены мы проходили анонимно, под номерами. Экзаменов было четыре: математика, письменная и устная, сочинение и физика. Письменный, общий для всех абитуриентов на мехмат экзамен я легко написала на отлично. На устном экзамене мне сразу предложили пару "гробов" (то есть задач, призванных "угробить" даже хорошо подготовленного экзаменующегося). Не претендуя на статистические данные, скажу только, что среди моих школьных и олимпиадных знакомых, поступающих в университет, нет ни одного исключения - нормальные задачи для "нормальных" ивановых и тарасенко и задачи олимпиадной сложности, требующие много времени, чтоб хотя бы только записать найденное решение, для абрамовичей и горфинкелей. (О том, как именно их отличали среди безымянных абитуриентов, я пишу ниже).

Иногда, на других университетских факультетах, тактика была другой - там пытались валить уже на теории. Так при поступлении на факультет вычислительной математики некоторых еврейских абитуриентов просили, к примеру, дать определение натуральных чисел. Такого определения, естественно, не было в школьном курсе, так как этот вопрос является очень тонкой аксиоматической проблемой математической логики и любые рассуждения школьника на эту тему можно объявить неправильными.

Моя хорошая подготовка именно к таким непомерно завышенным требованиям, мой опыт олимпиад, когда нужно уметь сосредоточиться и сделать умственное усилие в очень напряженной обстановке соревнования, моя психологическая готовность к любому подвоху заставили моих противников попотеть. Два раза один из экзаменаторов отправлялся за новым списком задач, еще более трудным. Наконец, когда через несколько часов нашлась совсем сложная задача, которая была мне не под силу, экзаменаторы, вынужденные по моему требованию записывать в экзаменационный лист все задачи и время, даваемое на их решение, решили, что достигли максимума возможного и остановились на отметке "хорошо". В сочинении, естественно была "не раскрыта тема", но не признать его удовлетворительным не смогли. Оставался последний экзамен.

Экзамен по физике проводился одновременно, но небольшими группами в разных аудиториях. Накануне группа молодых людей и девушек, довольные тем, что они успешно выдержали предыдущие испытания, столпились в коридоре в ожидании объявления - кому куда приходить завтра на экзамен по физике. Мы с друзьями тоже шутили и смеялись. Сознание того, что хорошо отлаженная машина найдет способ отфильтровать евреев, не мешало нам гордиться уже достигнутым успехом и надеяться. Наконец, не выдержав ожидания, я набралась нахальства и вошла в комнату, где составляли расписание. Оказалось, что секретарши из приемной комиссии вышли на минуту покурить или выпить кофе. Персональных компьютеров тогда еще в Союзе не было, секретари работали вручную. На столе лежали таблицы с цифрами - личными номерами абитуриентов, и, естественно, я сунула туда свой любопытный нос. Свой номер и номера моих друзей я помнила наизусть. В одной из таблиц я увидела свой номер и рядом с ним стояла звездочка. Вот еще один знакомый номер и рядом с ним тоже, вот еще один - та же звездочка. Тут распахнулась дверь, вошли секретарши и довольно равнодушно спросили, что я тут делаю, ведь мне следует ожидать за дверью. "А что означают эти звездочки?" - ответила я вопросом на вопрос. После этого тон резко переменился. "Вон отсюда", - закричала одна из них не своим голосом.- "Я добьюсь того, что за нарушения порядка тебя не допустят к экзамену, ты ответишь за это, ты…", но я уже была далеко. Я соображала быстро в математике, но не в организационных науках а-ля Эйхман. Смысл звездочек стал мне понятен только назавтра, когда я вошла в аудиторию, и обнаружила там много знакомых и незнакомых еврейских лиц. Последним вошел незнакомый мне высокий смуглый абитуриент, ставший позднее нашим сокурсником, закадычным другом и ревностным хабадником. Его острый язык и тогда и сейчас доставлял нам много интеллектуального веселья.

Оглядев с высоты своего роста аудиторию, в которой у каждого можно было заметить характерные семитские черты, он ухмыльнулся и громко сказал, не обращаясь ни к кому конкретно: "Ну что, все собрались? Можно газ пускать!"

А после этого начался экзамен. Тут не походила даже минимальная видимость беспристрастности, соблюдение правил отступало перед сверхзадачей. Никого из данной аудитории нельзя было пропустить дальше - это был последний барьер. Устно звучала одна формулировка вопроса, на бумагу ложилась другая. Когда на это указывалось, в ход шли укоры ("что ты придираешься, ты мне не веришь?") или ложь ("но это не важно, я записываю точно"). Сами по себе вопросы были хоть и с подвохом, но достаточно интересные. Например: с какой силой надо натянуть веревку (давались ее подробные данные), чтобы она была абсолютно горизонтальна? Если правильный ответ: "не существует такой силы" не был достаточно четко и обоснованно изложен в записи, то задача могла рассматриваться как нерешенная. Используя свой опыт решения нестандартных задач, я сражалась довольно долго и осталась в аудитории последняя против трех взрослых преподавателей, давивших меня своим авторитетом и искренне уверявших, что они все делают строго по правилам. Достаточно сказать, что когда я, изрядно измочаленная, в шесть часов вечера вышла из аудитории, то на двери апелляционной комиссии я прочла: "Прием апелляций до 15:00". Завалить совсем меня не смогли, но поставленная тройка делала набранные мной баллы "полупроходными" (был такой термин). В результате мне заявили, что с такими оценками принимаются только "кадры с периферии", закончившие службу солдаты и другие пользующиеся льготами категории населения.

Тогда я не слишком огорчалась от того, что не поступила в университет. Мы с друзьями легко сдали экзамены на факультет прикладной математики в МИИТ, один из немногих технических вузов высокого уровня, руководство которого имело иммунитет к антисемитизму, как официальному, сверху, так и животному, снизу. Так среди 75 студентов отделения "прикладной математики" менее трети составляли люди, не имеющие еврейских корней, которых мы поддразнивали, называя "нацменьшинством". Для остальных проблемы сионизма и Израиля не были абстрактными, и мы до хрипоты спорили, что важнее: универсальные ценности, демократические свободы или национальное возрождение. Именно с тех пор у меня к таким бессмысленным спорам стойкий иммунитет. За одного из своих самых яростных оппонентов я вышла замуж и, позднее, он привез меня в Израиль. Многие из наших бывших сокурсников, как и описанный выше друг-хабадник, переехали в Израиль, Америку, или Австралию и остаются нашими добрыми друзьями. Благодаря тому, что у меня было и программистское, а не только чисто математическое образование, я легко нашла работу в Израиле в хай-теке. Так что зачастую поражения оборачиваются выигрышем.

Так что сам факт неприема в университет меня не расстроил. Я даже была готова признать некоторую, правда извращенную, логику в том, что государство, которое владеет всем, включая университеты, само выбирает этно-социальный состав учащихся, проводя дискриминационную политику. Понимала я и то, что для некоторых не очень способных ученых академическая дискриминация евреев была не вопросом антисемитизма, а просто способом сохранить свою личную власть. Как говорится: "Nothing personal, just business".

Возмущало меня тогда и сейчас в основном двуличная подлость системы, которая всеми правдами и неправдами пыталась унизить и сломать 16-летнюю девчонку. При том, что советская власть не скрывала своего антисемитизма, у нее не хватало смелости проводить эту политику открыто. Гораздо честнее было бы провозгласить, как при царе, процентную норму для евреев. Но официально провозглашалась демократия, равенство и братство всех народов, и при этом власти юлили и делали намеки, чтоб евреи даже и не пытались, а если мы пытались, то они меняли правила во время игры и даже после нее задним числом. Они запугивали и уничтожали тех, кто разоблачал их ложь, распускали слухи, что евреев нельзя учить, потому что мы - шпионы и настроены против страны, или тунеядцы и не будем работать по специальности. Но через четверть века после "дела врачей" явно признаваться в антисемитизме они не смели. И эта их трусость и попытки "сохранить лицо" перед противником в холодной войне и привели через полтора десятилетия после описываемых событий к краху всей системы. А нас, тех, кто понимал или, скорее, ощущал, что причины этой травли заключены в нашей необъяснимой метафизической отделенности, это травля не сломала, но укрепила.

В этом я в очередной раз убедилась здесь и сейчас, когда гораздо менее мощный аппарат боролся со мной, лицемеря и подтасовывая факты, меняя правила во время игры и даже после ее окончания. Опять меня пытались растоптать за принадлежность к группе, в самоназвание которой входит прилагательное "еврейское". Не на ту напали! Если человек считает нужным следовать своему предназначению, а не искать личную выгоду, если ему важен результат, а не почести, то такие мелочи его не смутят.

И, в заключение, мне хотелось бы подчеркнуть важное отличие нынешней ситуации от давнего галутного эпизода. Там мое диссидентское желание исправлять положение в стране и бороться за справедливость улетучилось, как только приподнялся "железный занавес" и у меня появилась возможность "подняться" в свой национальный дом. Но здесь, у себя дома, мне действительно важны справедливость и благополучие моей страны. Я буду добиваться этого всеми доступными мне способами, и отсюда меня никакая система изгнать не сможет.

----------------------------------
*Валерий Сендеров и Белла Суббатовская собирали данные о дискриминации евреев при приеме в вузы. Сендеров просидел в тюрьме с 1982 по 1987 год за публикацию "клеветнических материалов". Саббатовскую в 1982 году после того, как ей угрожал сотрудник КГБ, на пустой темной улице насмерть сбил непонятно откуда взявшийся грузовик. См. так же подборку статей на сайте Сохнута.

"Вести", 18.12.2008

Другие статьи Аси Энтовой

Hosting by