Наум Вайман

"Эра Меркурия"

Юрий Слезкин "Эра Меркурия. Евреи в современном мире", Москва, Новое литературное обозрение, 2005.

Книга профессора истории Калифорнийского университета Юрия Слёзкина «Эра Меркурия. Евреи в современном мире» вышла в 2005 году по-английски (Princeton Uni­versity Press) и по-русски и получила широкий и благоприятный отклик. «The Jewish Journal» назвал книгу «важной, провоцирующей и блестящей», «Publishers Weekly» — «эксцентричной», «одной из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих».
Суть книги раскрывается уже в на­звании и заявлена с первой строки: «Современная эра — еврей­ская эра, двадцатый век — еврейский век».
В книге рассматривается история евреев в ХХ веке, но не как частная история этноса, а как квинтэссенция истории всего человечества в этот период. В ней как бы две составляющие: историческое повествование и объединяющая его социологическая концепция. В качестве «частной» истории евреев книга вполне, на мой взгляд, достойна интереса как «краткое пособие» по предмету, тем более что написана легко, остроумно, энергично, с привлечением интересных материалов и ярких свидетельств. История эта рассматривается в виде трех направлений исхода (идеологических и географических) из черты оседлости Российской империи как «три паломничества»: «в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору — выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием» (цитата из аннотации к русскому изданию). Эту часть можно даже рассматривать как своеобразную полемику с Сол­женицыным. Так, например, незадачливый аргумент Солженицына, что евреи и в царской России, и в советской жили лучше коренного населения, так что, мол, у них не было причин особенно возмущаться, Слёзкин опровергает следующим образом: «Александр Герцен восстал против царя не потому, что он был „задавлен“ так же, как его крепостные, а потому, что он считал себя равным царю, а с ним обращались, как с крепостным». На манер Солженицына Слёзкин старательно и обильно приводит цифирь еврейских процентов для наукообразности своих «доказательств». Повторяет он и концепцию (намеченную у Солженицына, а затем развитую А. А. Кара-Мурзой) о том, что евреи разрушили не только Российскую империю в 1917-м, но и советскую в 1991-м, то есть ставит евреев в центр как антицарской, так и антисоветской деятельности (мол, советскую власть свергла интеллигенция, а евреи были «ядром оппозиционной интеллигенции»).
Но в чем же связь еврейских скитаний с историей ХХ века и вообще Нового времени? Связующее звено называется «капитализмом». Определяя современный «век» как век капитала, отчуждения и специализации, Слёзкин полагает, что именно евреи, в силу исторически сфор­мировавшихся специфических особенностей, оказались наиболее подготовленными к вызову «капитализма» и достигли при нем «триумфальных успехов». Эти специфические особенности связаны прежде всего с их социальной маргинальностью. «Смерть, деньги, болезни, торговля, магия и внутреннее насилие часто является ремеслом людей с чуждыми богами, корнями и языками», ремеслом «специализированных иностранцев», пишет Слёзкин и вслед за многими историками, экономистами и философами XIX века подмечает «превращение изгоев в капиталистов». Причем речь идет не только о евреях; в сходных условиях превращались в предпринимателей и армяне, несторианцы, балтийские немцы, русские ста­рообрядцы, греки-фанариоты и «евреи Юго-Восточной Азии» — китайцы.
Такого рода социальная антропология не нова и восходит к работам историка капитализма Вернера Зомбарта (1863—1941), концепция которого была противоположной идеям Макса Вебера, «выводившего», как известно, капитализм из протестантской этики «стяжательства во имя спасения» и считавшего, что честь и слава развития капитализма принадлежит как раз коренным народам, прежде всего немцам-протестантам. (Отец Зомбарта оказался был воплощением теории Вебера: потомок французских гугенотов и хранитель кальвинистских добродетелей, ставший крупным землевладельцем и промышленником, он был, по свидетельству современников, человеком невообразимой скупости, постоянно повторявшим: «Богатым человек становится не тем, что он зарабатывает, а тем, что он не тратит».) Зомбарт, современник и друг Вебера, признавал роль протестантской этики, но полагал, что «капитализм создавали грабители, откупщики, авантюристы и прочие маргиналы распадавшейся средневековой системы, а благочестивые трудоголики из протестантов были лишь одной из таких групп» (Вернер Зомбарт. Буржуа. СПб., 2005. Т. 1. С. 11). Одной из маргинальных групп такого рода, и весьма важной, Зомбарт считал и евреев: «1. Все народы обладают предрасположением к капитализму. 2. Различные народы обладают им в различной степени». Евреи же «представляют собою с самого начала уже почти сплошь специально воспитанный народ торговцев» (там же, с. 269). Он посвятил довольно много страниц разбору религиозных, исторических и психологических корней того предрасположения к «капиталистическому духу», которое он отмечал у евреев, что дало повод некоторым, опираясь на его труды, отождествлять капитализм и еврейство, как это сделал до него и вполне самостоятельно Карл Маркс. В известной своей статье о еврейском вопросе (Zur Judenfrage, 1843) Маркс пишет: «Еврей эмансипировался на еврейский манер не только потому, что он присвоил себе власть денег, но потому, что через него и без него деньги стали мировой силой, а практический еврейский дух сделался практическим духом христианских народов. Евреи постольку эмансипировались, поскольку христиане сделались евреями. <...> Призрачная национальность еврея есть национальность купца, вообще денежного человека».
Добавлю еще, что Зомбарт, как и многие другие, считал капитализм «величайшей трансформацией», охватившей весь мир, а если учесть, что далеко не все успешно вписались в этот процесс, в то время как евреи в нем преуспели, то легко себе представить происхождение одного из самых ярких и живучих аргументов антисемитизма, отождествляющего еврейство с капитализмом и эксплуатацией.
Смена общественных укладов, каждый из которых опирается на определенные социальные и культурные «ценности», всегда сопровождается переворотом в мире ценностей и идеологической борьбой, новые принципы жизни отменяют или подавляют старые. Л. Мамфорд пишет в книге «Миф машины» (М., 2001. С. 361—362): «Капиталистическая система ценностей, по сути, превратила пять из семи смертных грехов христианства — гордыню, зависть, скупость, алчность и похоть — в положительные общественные добродетели; а главные добродетели, начиная с любви и смирения, были отвергнуты как „вредящие делу“ — не считая тех случаев, когда они делали рабочий класс более послушным и покорным хладнокровной эксплуатации».
Борьба между традиционными, «средневековыми» ценностями и ценностями капитализма ведется уже не один век. Тот же Зомбарт, характеризуя «предрасположенность народов к капиталистическому духу», весьма образно озаглавил одну из своих работ: «Герои и торгаши». Свою лепту в характеристику «еврейских ценностей» как ценностей капиталистических внес и Маркс: «То, что в еврейской религии заключено в виде абстракции: презрение к теории, искусству, истории, человеку как самоцели — есть действительная, сознательная точка зрения, добродетель денежного человека» (та же статья).
В первой главе своего труда, названной «Евреи и другие кочевники», Слёзкин предельно (а вернее, беспредельно) обобщает и противопоставляет две системы ценностей, называя их по именам греческих богов Меркурия и Аполлона. Делает он это весьма размашисто и неопределенно, а то и противоречиво. Меркурий — бог кочевников, купцов и ремесленников, Аполлон — землепашцев и воинов. Для «меркурианцев» «главный ресурс» — это люди, а для «аполлонийцев» — природа. К аполлонийцам относятся «князья и крестьяне», к меркурианцам — «все те, кто не пасет стада, не возделывает землю и не живет мечом», «посредники, переводчики и перебежчики». Но Аполлон был и покровителем скотоводов, а кочевники, да и купцы, во все времена не могли не быть воинами. Конечно, последователи Меркурия — «ловкачи и умельцы», и сам бог, едва появившись на свет, изобрел лиру, но и Аполлон был покровителем искусств... Так или иначе, мир, по Слёзкину, делится на тех, «кто не очень любит кочевых посредников, убежден, что физический труд свят, насилие почтенно, а чужаков следует калечить», и тех, кто «не любит князей и крестьян, ценит живость, подвижность, богатство и любознательность». По его мнению, те и другие «на протяжении большей части истории человечества жили бок о бок во взаимном презрении и подозрении», потому что «слишком хорошо знали друг друга».
Основным вектором развития современности, по мнению Слёзкина, является процесс исчезновения аполлонийцев и их неизбежного превращения в меркурианцев: «современность есть превращение всех до одного в кочевых посредников: подвижных, хитроумных, разговорчивых, профессионально гибких и социально отчужденных». В этом антропологическая суть капитализма. И, конечно, поскольку евреи, по его мнению, изначально подвижные, хитроумные и разговорчивые, то все человечество обречено превратиться в евреев. Так сказать, метафорически.
Современная история характеризуется отчаянной арьергардной борьбой аполлонийцев (не хотят исчезать, вот ведь незадача) с победоносным лучшим будущим — превращением всех в евреев. К врагам прогресса аполлонийцам причислены коммунисты, исламиты, фашисты, в общем националисты и фундаменталисты всех мастей. Но кто же противостоит всей этой аполлонийской армаде? Очевидно, его величество «мировой прогресс». Ведь даже сами евреи не понимают своего счастья, которое им рисует Слёзкин. Большинство из них ринулось в начале ХХ века в коммунизм, оказавшийся на поверку аполлонийской контрреволюцией, другая часть, правда, поменьше, подалась в Иерусалим, в свой националистический, опять же аполлонийский, рай. И только те, кто поехал в Америку (как Слёзкин) уловили веяние времени и сделали правильный, понастоящему меркурианский выбор: «Соединенные Штаты замечательны тем, что меркурианство является официальной государственной идеологией, что традиционные меркурианцы — включая евреев — не сталкиваются с правовой дискриминацией». Будущее, таким образом, за США. Выбор Америки Слёзкин считает и «самым разумным», и самым «успешным» в социологическом плане: евреи США — «самые богатые», «самые образованные» (следует соответствующий подбор цифр).
Вот, собственно, и всё. Можно было бы половить Слёзкина на противоречиях, но нет смысла: в такие размашистые концепты укладываются любые противоречия. С одной стороны, он считает, что современность — это век меркурианцев-космополитов, а с другой, пишет, что «основной религией современного мира является национализм», то есть аполлонийство; с одной стороны, аполлонийцы у него ненавидят меркурианцев, что понятно, ведь те, в раже буржуазного прогресса, хотят разрушить «аполлонию», но, с другой стороны, меркурианцы почему-то любят аполлонийцев и сами себя ненавидят (кроме Слёзкина), тоскуя по аполлонийским ценностям: «Большинство еврейских юношей и девушек, вступавших в студенческие кружки, русские школы, тайные общества и дружеские компании, представлялись — и приглашались — не как евреи, а как собратья по вере в Пушкина и революцию, меркурианцы, жаждавшие аполлонийской гармоничности...».
«Дополнительные» причины, по которым, согласно Слёзкину, «ХХ век стал еврейским», как, например, «превращение евреев в универсальных жертв» в результате нацистского геноцида, тоже не кажутся мне убедительными: захочет ли человечество превратиться в «универсальных жертв»? Сомневаюсь.
Одну еврейскую теорию мира без евреев, коммунистическую, Слёзкин убедительно разоблачил (правда, до него это уже сделала сама История), но вместо нее сочинил очередную «библию абсолютной бесприютности» (не становиться же еврейским националистом и отсталым аполлонийцем). Вот как он описывает «мировоззрение» евреев-меркурианцев (и свое в том числе), ставшее якобы мировоззрением «современного человечества»: «человек ненасытного красноречия и любопытства, странствующий в поисках просроченного времени, научного знания, личного обогащения и повсеместного внедрения большей сердечности между людьми». Ненасытное красноречие, да и только.
Похожие идеи о «нации парий» развивала (также опираясь на Маркса и Зомбарта) и Ханна Арендт. Именно отождествлением евреев с капитализмом и космополитизмом она объясняла беды евреев в ХХ веке. Да и сам Слёзкин пишет, что еврейская молодежь, ее революционно настроенное большинство, стремилось освободиться от еврейства, даже ненавидело его, ведя борьбу «с двойным злом традиции и „стяжательства“: еврейская традиция сводилась к стяжательству... Евреи были единственными истинными марксистами, потому что воистину верили, что их национальность „химерична“...». (У Маркса: «Что составляет светский культ еврея? Барыш. Что является мирским богом еврея? Деньги».)
Можно было бы охарактеризовать схему развития мировой истории «по Слёзкину» словами старого еврейского анекдота: «И с этой хохмой он хочет приехать в Одессу?» Но со схемами не все так просто: ведь дело зачастую не в том, насколько схема «мудра» («хохма» на иврите — мудрость), а в том, кому она выгодна.
Современный российский философ (1940—2003), теоретик антиглобализма и лауреат Премии Солженицы­на А. С. Панарин в своей книге «Искушение глоба­лизмом» (дальнейшие цитаты по Интернет-версии http://www.archipelag.ru/geoeconomics/global/temptation/) рисует похожую историко-социологическую схему, только аполлонийцев он попросту называет патриотами, а «меркурианцев» — «глобалистами», или «монетаристами», имея в виду все тех же евреев.
«Кажется, евреям самой судьбой определено быть глобалистами», — пишет Панарин в главе с весьма характерным названием: «Пятый пункт глобализма: евреи в однополярном мире». Данная Панариным характеристика евреев как этноса, ставшего идеологией, полностью вписывается в характеристику меркурианства: «проявляет психологию вырождающейся племенной касты, оторванной от норм и морали большого общества, полной подленького заговорщицкого подмигивания, подчиняющей все свои „глобальные инициативы“ сугубо клановым интересам».
Будучи типичным аполлонийцем, Панарин разоблачает меркурианство-глобализм как очередной еврейский проект «окончательного решения еврейского вопроса»: «В начале века это окончательное решение связывалось с коммунистическим интернационалом, который устранит не только национальные границы и барьеры, но и сами нации вместе с национальными языками», теперь же все надежды евреев связаны с глобалистской (меркуриан­ской) Америкой. Панарин почти воспроизводит меркурианскую апологетику Америки, данную Слёзкиным («Сегодня евреи фанатично возлюбили Америку. Разговор с современным еврейским интеллектуалом почти всегда кончается восхвалением американской миссии в мире и презрительными эпитетами в адрес архаических патриотов, сопротивляющихся глобальному велению нашего времени»), а в порядке углубления теории рассматривает «еврейский вопрос» в контексте политической борьбы России и Америки, выдвигая при этом тезис об этниче­ской вражде евреев к русским, об их, евреев, «расист­ской антропологии, назначение которой — изобличить неисправимую туземную наследственность, якобы ставящую русский народ в непримиримо конфликтное отношение к демократической современности». Это вполне совпадает с тезисом Слёзкина о коренной враждебности меркурианцев и аполлонийцев: «Не приходится удивляться, — пишет Слёзкин на 45-й странице своего труда, — что все они невысокого мнения об Иване. У тех, кто ценит живость, подвижность, богатство и любознательность, мало оснований уважать князей и крестьян». Естественно, что для Панарина евреи, от Троцкого до Чубайса, виноваты в постоянных заговорах против русской государственности: «большевистская модернизация и нынешняя либерализация основаны на русофобии».
Кстати, в споре Вебера с Зомбартом Панарин, естественно, как аполлониец, поддерживает Вебера: «Вебер, как истинно немецкий мыслитель, постарался укоренить буржуа в национальную почву, слив мотив индивидуального призвания („beruf“) с надындивидуальными ценностями религиозного спасения. В этом контексте представляется наиболее важным перерыв стяжательской традиции: переход от спекулятивно-ростовщического, асоциального капитала диаспоры к продуктивному капитализму современного типа, не расхищающему, а умножающему национальное богатство». (Чтобы ясно было, о каком таком «спекулятивно-ростовщическом капитале» идет речь, он не забывает подчеркнуть его ярко выраженные национальные черты, эти «архаические уклоны в избранничество, заставляющие вспомнить о ветхозаветном, дохристианском архетипе».)
Панарин считает, что первоначально капитализм развивался по схеме Вебера (этот вариант был бы желателен и для России), когда «протестантский переворот способствовал не только национализации религии („чья земля, того и вера“), но и национализации предприниматель­ского сословия». При этом он отделяет хорошего, «нацио­нального» капиталиста веберовского типа от ростовщика-монетариста с его «транснациональным всеотчуж­дающим жидовством» («ростовщичество основано на остраненно-безответственном и презрительном отношении к местному населению со стороны инородцев — держателей заемного капитала. В известном отношении ростовщичество — такая же авантюра захватничества и перераспределительства, как и колониальные авантюры завоевателей Вест-Индии») и пишет о «терроре монетаризма»: «не является ли она [монетаристская революция] превращенной формой старого революционного экстремизма, в котором, как известно, задавали тон эти же обиженные инородцы, мстительные местечковые честолюбцы и люмпен-интеллигенты?»
Как и Слёзкин, Панарин признает, что современный мир идет в сторону монетаризации, глобализации, нигилизма и постмодернизма, и бьет в набат, предупреждая о грядущем разрушения «традиционных ценностей» и России, как их последнего оплота: «Монетаристы осуществляют тихий геноцид оказавшихся незащищенными народов, подрывая условия их демографического воспроизводства и всякой нормальной жизни вообще». Даже сегодняшний криминальный разгул в России коренится в заговоре этих самых «глобалистов», который «неминуемо влечет за собой целый шлейф криминальных монетаристских практик, включая такие сверхрентабельные, как торговля наркотиками, торговля живым товаром, торговля человеческими органами».
Ну и, конечно (мы забыли о ценностях), современный «монетаризм — больше чем одно из экономических течений. Он является сегодня, может быть, самой агрессивной доктриной, требующей пересмотра самих основ человеческой культуры — отказа от всех традиционных сдержек и противовесов... Все прежние моральные добродетели, заботливо культивируемые человечеством на протяжении всей его истории, отныне осуждены в качестве протекционистской архаики, мешающей полному торжеству обмена. <...> Не случайно в число бранных слов новейшей глобалистской лексики наряду с „патриотизмом“, „служением Отечеству“, „верностью народной традиции“ попали также и „социальная справедливость“, „равенство“, „солидарность“, „сочувствие“. <...> Речь идет о настоящем вызове всей мировой гуманистиче­ской традиции».
Подобно Слёзкину, писавшему, цитируя Багрицкого, о мотивах специфической еврейской мести во время Гражданской войны, Панарин к обычной «страсти сребростяжания» капиталистов-отщепенцев добавляет еще и чувство мести и реванша, «социального реванша со стороны предельно самолюбивых групп, которые ощущают себя предельно униженными... Реванш отщепенцев — вот что роднит бывшую большевистскую и нынешнюю монетаристскую революции». Панарин приходит к выводам об абсолютной и неизлечимой вредности евреев, но не как нации (мы, упаси боже, не антисемиты!), а как социальной группы «ростовщиков» и «глобалистов». «Повсюду существуют инородцы, еретики, — цитирует он С. Московичи, — люди, исключенные из общества из-за опасности, которую они представляют для общества, если не для всего человеческого рода... Никакая другая роль не позволяет им существовать и даже приобрести некоторое могущество. Лишь деньги могут дать это, и они хватаются за них как за спасательный круг».
Национально настроенное еврейство, сионизм, Израиль — одинаково неудобны и Слёзкину, и Панарину. Для Панарина сионист вроде бы союзник (брат-аполлониец), но еврей в качестве союзника — это уж слишком, и Панарин вообще молчит об Израиле. Для Слёзкина это вроде бы враг, во всяком случае оппонент, но после Холокоста объявлять братана-еврея врагом мирового прогресса как-то неловко (хотя для многих, в том числе и «проеврееных», левых западных интеллектуалов антиизраилизм-антисионизм сегодня — общее место, и они его совсем не стесняются), в результате, прямо не отказывая Израилю в праве на существование, Слёзкин объявляет Израиль анахронизмом («он был аполлонийским и анти­меркурианским в то время, когда западный мир, частью которого он являлся, двигался в противоположном направлении») и не скрывает презрительной иронии по отношению к еврейскому государству: «Ничто не выражает дух победившего сионизма лучше, чем сталинская речь 1931 года: „Мы не хотим оказаться битыми...“». Мол, в то время как мир повзрослел, Израиль, задрав штаны, все еще бегал за комсомолом, то есть «по-прежнему принадлежал к вечно молодым, культивировал атлетизм и немногословие, преклонялся перед огнем сражений и тайной полицией, воспевал дальние походы и юных пи­онеров, презирал сомнения и самокопания...», ну и так далее.
Вот так, на исключении Израиля из «исторического процесса», сходятся противоположности: апологетика еврейского меркурианства Слёзкина и антисемитизм Панарина. Как говорится, враг моего врага — мой друг.
Обе, с позволения сказать, теории являются как бы зеркальным отображением друг друга. Как для Слёзкина, так и для Панарина евреи не народ, а «избранная» каста — движитель глобальных исторических процессов, только Слёзкин рассматривает их роль со знаком плюс, а Панарин — со знаком минус. Но знаки легко переставить, так что оба ученых автора оказываются по большому счету мифотворцами-шарлатанами, и мифы их, как выражался Вл. Соловьев, «удобопревратны».

new.artpragmatica.ru, 28.09.2006




  • Другие статьи Ваймана
  •   
    Статьи
    Фотографии
    Ссылки
    Наши авторы
    Музы не молчат
    Библиотека
    Архив
    Наши линки
    Для печати
    Поиск по сайту:

    Подписка:

    Наш e-mail
      



    Hosting by Дизайн: © Studio Har Moria