Алекс Тарн

День Рождения Переса

Я шел себе по улице. Впереди, метрах эдак в пятидесяти, из дому вышел человек с дубинкой и мешком. Такие мешки теперь не носят, а он нес. Наверное, поэтому я стал к нему присматриваться. Что у него там, в мешке? По нынешним временам... не приведи Господь... но на араба, вроде бы, не похож. Я на всякий случай отстал, но глаз с этого типа не спускал. Мы шли по бульвару Бен-Цион, в сторону Габимы. Мне-то нужен был киоск – там, на углу. Я хотел купить и съесть яблоко. А что он хотел – неизвестно.

Тут я заметил оцепление и вспомнил, что сегодня отмечают день рождения Переса, и в честь этого понаехала куча народу, включая Клинтона. Но киоск мой был вне оцепления, а на остальное мне как-то начхать, включая всех. Я уже подошел к киоску и начал выбирать яблоко, как вдруг вспомнил про этого, с мешком. Он стоял около оцепления и базарил с полицейским. Сначала они разговаривали тихо, но потом принялись размахивать руками и кричать. Мне стало интересно, и я подошел поближе.

Мужик хотел пройти на празднование, а полицейский его, естественно, не пускал. Полный идиот – не полицейский, конечно, а этот, с мешком. Я потом по телевизору видел, что многие даже с приглашениями не попали, что уж говорить про этого задрыгу. Полицейский пытался ему втолковать, что, во-первых, нужен пропуск, а, во-вторых, вход не отсюда, а тут только оцепление, так что – не будет ли господин так добр оставить его в покое, потому что это не в его власти, и старшего он не позовет, потому что приказ ясен; и неужели надо повторять двадцать раз одно и то же? - нет, я же вам это уже в пятидесятый раз объясняю – нельзя, и точка; я очень не советую вам нарываться на неприятности, вы знаете, любому терпению есть предел; ну ты что, мужик, человеческого языка не понимаешь? – я ведь могу и по-другому; ну ты, падла, кончай, последний раз говорю – вали отсюда, пока цел.

А мужик – чокнутый на всю голову – отвечал ему что-то совершенно несуразное – что, мол, пропуска у него нету, да и не нужен он ему, пропуск; что он всего-то и хочет что встретиться с Шимоном – он так и сказал: «с Шимоном» - и передать ему подарок ко дню рождения; неужели непонятно, ведь это так просто; и немедленно прекратите меня отталкивать, это произвол; знаю я вашего брата, сиживал в ваших подвалах, сволочи, чтоб вас всех. Дальше он перешел на русский, потому что материться на иврите – все равно что дуть без воздуха, и матерился так красиво и вдохновенно, что я заслушался.

Но полицейский пришел от всего этого в состояние активной депрессии, а может – опрессии, но скорее, все-таки, – агрессии. Короче, он как-то судорожно перепрыгнул через ограждение, схватил мужика за грудки и начал трясти, и сразу стало видно, что полицейский намного сильнее, а со всех сторон еще и бежали другие менты, ему на подмогу. А мужик трясся в сильных полицейских руках, как яблоня, и мешок трясся на нем, как яблоко, а я тем временем жевал свое яблоко, которое, слава Богу, не тряслось, но, тем не менее, странным образом роднило меня с этим несчастным шизиком.

Потом яблоко все-таки упало, то есть не яблоко, а мешок, и в самом деле, далеко не откатилось – не врет пословица; и набежавшие менты принялись активно шмонать их, то есть мужика и его мешок, с каким-то садистским удовольствием вывернув их содержимое, то есть мешка и мужиковских карманов, прямо на мостовую. Самое смешное, что, помимо растрепанной стопки бумаг, в мешке оказалось несколько яблок. Порывшись в этом, для них не интересном, менты побросали все обратно в мешок, погундосили минуту-другую по своему воки-токи, собрали в одну кучку мешок, мужика, палку и запихнули всю троицу в подлетевший воронок.

Воронок покаркал дизельным двигателем и улетел в сторону улицы Дизенгоф, менты как-то удивительно быстро приняли штатный ленивый вид, представление кончилось. Я доел яблоко и уже повернулся уходить, как вдруг заметил листок бумаги – единственное напоминание о нелепой сцене, разыгравшейся на моих глазах. Подобрав листок, я вопросительно посмотрел на полицейского. В тяжелом взгляде господина мента не читалось ничего, кроме хумусной отрыжки. Я истолковал это как разрешение, сунул листок в карман и пошел восвояси.

Дома я развернул листок, прочитал, и Тель-Авив поплыл перед моими глазами. Там стояло:

«...до ста двадцати?

* * *

Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Миру даже надоело. Бывало, только на соревнованиях объявят: «Борец с красным поясом – Мир...», как, откуда ни возьмись, выскакивает Шимон Перес и кричит страшным голосом: «Нет! Нет! Я за него!» А потом отталкивает Мир в сторону и ну за него бороться. Ну а Мир что... – плюнет, да отойдет. Что тут поделаешь? Не драться же с ним, со стариком?

* * *

Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Но не умел. Все схватки проигрывал «на туше.». Иногда еще говорят: «проигрывал вчистую». Или: «чисто проигрывал». Но это – не про Переса. Перес такого слова – «чисто» - не признавал. Он проигрывал «на туше.».

* * *

Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Он даже Рабина в это дело втянул. А Рабин любил виски, и ничего не заметил. А когда заметил, то заплакал и начал жаловаться: «Как же так, - говорит. – Никого умного вокруг не осталось. Раньше хоть Игаль Алон был. Эх, Игаль, Игаль, как же мне тебя не хватает! Игаль... Игаль...»

А Перес услышал и как закричит страшным голосом: «Игаль? Игаль? А Мир?» Ну, тут Игаль Амир подумал, что это его зовут и пришел. Видит – Перес кричит, а Рабин плачет. Пожалел он Рабина и пристрелил, чтоб не мучался.

* * *

Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Но не умел. Зато склочничать он и любил, и умел. Как склока где заваривается, так Перес туда – шасть, и ну кричать страшным голосом: «А вы кто такие?» Это он научился у великого русско-еврейского актера Гердта Паниковского из фильма еврейско-русского автора Ильфа Петрова. Перес и сам когда-то был белорусско-белоеврейским пареньком Семой Перским. Но он в себе эту двойственность изжил. Теперь можно было бы назвать его «чисто-еврейский склочник». Можно, но нельзя. Потому что такого слова – «чисто» - Перес не признавал из принципа.

* * *

Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Но звезд с неба не хватал. До неба допрыгнуть надо, а Перес ведь был не прыгун, а борец. Поэтому Перес хватал звезды со стола. Чуть где звезды или там медали на стол навалят, - Перес тут как тут, и ну звезды хватать. Да так ловко, что никому больше не достается. Ну, тут, понятно, склока начинается. Другие ж тоже хочут.

* * *

Шимон Перес очень любил бороться за Мир. А великий русский полководец Суворов любил войну и не любил Переса. Суворов говорил: «Там, где Перес – там склока.» А склоку Суворов не любил. Поэтому все звезды так или иначе доставались Пересу. В конце концов, Суворов рассердился и объявил голодовку, пока звезду не получит. Но кто ж ему даст звезду-то, если Перес все расхватал? Так и помер бедняга, не емши.

* * *

Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Но он всем так надоел своей склочностью, что никто уже с ним бороться не хотел. Тогда Перес стал искать П`артнера, но все отказывались. Как-то он пришел к Арафату и говорит:

«Давай, ты будешь Па`ртнером, и мы станем бороться вместе.»

«В каком месте?» - спросил Арафат.

«Не все ли равно?» - сказал Перес.

«Нет, - сказал Арафат. – Ты, Перес, склочник, и все звезды себе отхватываешь. Вон – даже Суворова голодом уморил. Не буду я твоим П`артнером.»

«А я тебе тоже звезду дам,» - сказал Перес.

Так Арафат согласился стать П`артнером.

* * *

Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Еще он любил Арафата, потому что тот согласился быть его П`артнером. Они стали искать место где бороться, но все их гнали вшею, и по холке, а то и в рыло заедут. Тогда они пришли к Рабину. А Рабин любил виски и ничего не заметил. А как заметил, так говорит: «А чего это вы тут делаете?» А они говорят: «Мы за Мир боремся!» и звезды показывают.

«А почему здесь?» - спрашивает Рабин. А они посовещались и говорят: «А мы тебе тоже звезду дадим.» А Рабин говорит: «Я звезды не люблю, я люблю виски.»

Тогда они говорят: «Будем пить на троих.»

Рабин подумал и согласился, потому что когда покупать, то поровну, а когда пить – то Арафат мусульманин, а Перес - трезвенник. Прямой профит от таких П`артнеров.

* * *

Шимон Перес очень любил бороться за Мир. Еще он любил Арафата, потому что тот согласился быть его П`артнером. Но больше всего он любил свой День Рождения, потому что никто к нему не приходил в гости из-за его склочности, даже жена, и поэтому все, что было на столе, доставалось ему одному. Правда, отсутствие жены его все-таки угнетало – ведь посуду приходилось мыть самому. А он ведь не любил, когда чисто. Но потом Арафат стал ходить к нему, как П`артнер, и бить всю посуду. Так что проблема решилась сама собой.

* * *

Шимон Перес очень лю...»

Я вдруг обнаружил, что стою перед окном, и, тупо глядя на проплывающий Тель-Авив, повторяю, как заведенный: «Даниил Иванович?.. Даниил Иванович?.. Даниил Иванович?..» Черт, как это я сразу не догадался – с дубинкой и мешком... кретин! Не помню, как я оказался около оцепления, на том же месте. Полицейский был еще там.

«Простите, офицер,» - обратился я к нему на американский манер, как в кино. Мент почувствовал респект и приосанился.

«Вы не могли бы подсказать, где я могу найти того типа... ну, того ма.ньяка, что бузил тут полчаса тому назад? Мне очень нужно...»

«А хрен его знает, – равнодушно отвечал полицейский. – Наверное, отвезли куда-нибудь подальше, да и выбросили.»

Я заставил себя заглянуть в его глаза. Там была все та же давешняя хумусная отрыжка и более ничего.

...Я шел домой, волоча по тротуару свое окровавленное сердце. Как же так?! Вот так просто?! Так вот просто – выйти из дому и исчезнуть? Совсем как тогда, шестьдесят два года тому назад? И я тоже хорош, идиот, кретин немилый... ведь сколько знаков было, явных, понятных: и дубинка, и мешок, и яблоки... просвистал, прощелкал... эх!

Сзади что-то упало. Я обернулся. Из окна третьего этажа медленно, но верно высовывалась старуха, с чрезмерным любопытством пытаясь разглядеть свою ранее выпавшую подружку.

1.10.2003

Другие статьи Алекса Тарна

Hosting by