Александр Казарновский

Палящий гнев

За ракетой по голубому листку точечным пунктиром тянулся белый след. Сама ракета сначала была похожа на перьевую авторучку с белым колпачком, а потом вдруг на прозрачную шариковую ручку с надписью «BIC», которая в Израиле стоит один шекель, а в России – один рубль. Затем она застыла в полете, как на фотографии, и во сне Иося понял – от  него зависит, куда она упадет, вернее, попадет. На этой двойной тавтологии он и проснулся. Некоторое время лежал в темноте с открытыми глазами, задумавшись, как правильно писать – «тавтология» или «тафтология» , то бишь какое проверочное слово – «тавот» или «туфта». Вот ведь как – всего десять лет в стране, а уже русский язык начал забывать. А все-таки – что станет с «Кассамом» - грохнется на землю с результатом «много шума, мало ущерба» или спикирует куда-то направленно? Куда – он пока не понимал, но понимал, что будет очень плохо и очень страшно.
Иося повернулся на другой бок, снова закрыл глаза и перед ним расцвел следующий кадр немого кино. Все голубое пространство уже заполнили черные взлетающие обломки, какие-то железяки, куски раскаленного металла, рассыпающие искры, уносящиеся ввысь. А потом он увидел такое, отчего чуть прямо во сне не бухнулся в обморок. Над ним летела оторванная голова ребенка, причем, голова эта еще была жива. Рот ребенка – непонятно, мальчика или девочки – был раскрыт, вернее, разодран болью. Губы были черны, с них срывались капельки крови. Синие глаза распахнулись, чтобы в последний миг охватить взглядом еще недавно такой милый, уютный, а теперь разваливающийся на куски мир. Где раньше находилась шея, теперь паутинилось месиво вен. Тянувшийся оттуда кровяной след расплывался, смешиваясь с голубизной неба, и небо становилось багровым.
И снова во весь экран сна медленно, как в «Забриски-пойнт» Антониони, вырос, раскрылся, распустился, распахнулся взрыв. Иося не понимал, что именно взрывается. Просто видел, как в разные стороны летят брызги пламени, клочья пламени, глыбы пламени.
Вслед за этим взору его под сомкнутыми веками предстали развалины многоэтажного дома.           
 Рядом утопал в пламени еще один дом – с проломившейся крышей, с частично обрушившейся верхней частью стен, так что, казалось, сами стены гигантскими ступенями поднимаются в никуда. И повсюду – трупы. Мужчин и женщин, взрослых и детей.
Иоси открыл глаза. Спать уже было невозможно. Он сел на кровати, обхватив голову руками. Не помогло. Сделал «натилат ядаим», прошелся по комнатам, заглянул в ванную, умылся, почистил зубы, влез под душ. Это приободрило его, но не прогнало навязчивое ощущение тяжести, которое росло все последние недели, а теперь вот достигло апогея.
Когда начался этот сериал ночных кошмаров? Каждый раз – как сновидение, так одно и то же: огромные весы, на левой чаше которых Эверестом громоздятся гадкие черные злы. А на правой чаше – горстка добриков – маленьких и покрупнее. Светящихся, золотых или прозрачных. Прекрасных, рубиновых, самоцветовых, почти бессильных. Но левая чаша не перевешивала – ее удерживала припаянная к ней золотая нить, которая тянулась откуда-то сверху. Ночь за ночью Эверест на левой чаше все рос и рос, и Иося просыпался в поту, понимая, что рано или поздно эта ниточка порвется, и тогда...
Что будет тогда, он не знал. Он, в последние полгода заглядывавший в синагогу только по субботам ( сказывались метания в сторону «чистой» кабалы), стал ходить туда каждый день. Это оказалось делом нелегким. Дедо в том, что «бааль абайт», хозяин фабрики, постоянно всучивал ему сверхурочные, которые Иося послушно отрабатывал, исходя из оптимистического «а вдруг заплатит». Так что работал он допоздна и спать ложился в двенадцать-час. Что же до утренней молитвы, то она начиналась самое позднее в шесть-тридцать: на весь город миньянов было раз-два и обчелся, а с учетом того, что, вопреки единодушной оценке возмущенных масс, верующие люди, как правило, работают, получалось, что уже в семь утра  найти еще девять молящихся было никак не возможно. В результате забыл наш Иося, когда в последний раз высыпался.
По субботам он  ходил на уроки Торы, а по четвергам отказывался от любых сверхурочных и, несмотря на протесты соскучившейся по блудному мужу Наташки бегал на занятия по Кабале. Из того, что он слышал и там и там, выходило, что, может, это просто сны, а может и не просто. А если не просто? Что же будет?
                                
* * *
 
 Сегодня ночью произошло то, чего он ждал и боялся на протяжении всех этих недель. Чье-то последнее «ата-маниак-ата-зевель-ата-бенадам-хара-ми-ата-бихлаль-лех-кибенимат» упало на левую чашу, золотая нить, давно уже натянувшаяся, как струна, задрожала, затрепетала, затрещала и с хлопком лопнула. После этого в кинотеатре Морфея высветился экран, а на экране – «Кассам».
 
* * *
 
 Ночь была жаркая, и через полчаса после душа можно было лезть в него еще раз. В одних трусах, впрочем, не забыв надеть кипу, Иося прошагал в салон, зажег свет, достал из холодильника двухлитровую пластмассовую бутыль какой-то грейпфрутово-химической отравы и налил себе в стакан. Было противно и приторно. Он порылся в холодильнике и обнаружил содовую. Ледяной, прошедшийся по мозгам наждак содовой немножко встряхнул его и привел в чувство.
Что же означает сия странная цепочка снов? Иосе непреодолимо захотелось курить. Не будучи в-общем-то человеком слабовольным (куря с двенадцати лет, сказать себе в сорок «нет» и за один день бросить, это вам не шутка), на сей раз он даже не сопротивлялся некогда оставленной, а теперь неожиданно и властно воскресшей привычке и покорно вытащил из загашника пачку «ЭлЭм», начатую год назад. Прежде, чем зажечь, он почему-то размял ее, как делал это еще до отъезда в Израиль, куря советскую, а, следовательно, отличную,  табачную продукцию, из которой без этого невозможно было вытянуть ядовитую сизую змейку. Что же до курения в комнате, то, будь Наташка дома, ему бы не поздоровилось, но Наташка с Давидиком – маленьким черноглазым результатом ее трехлетнего мотания по врачам в борьбе с бесплодием – уехала на две недели к родителям в Россию.
    И без того тоскливо и одиноко, а тут еще эти сны. Предчувствие гигантской катастрофы охватило Иосю. Он посмотрел на часы. Половина четвертого. Свет белой лампы-тарелки, тупая имитация дневного, был особенно нестерпим на фоне белых стен. Всё любил Иося в Израиле, а вот белые стены в квартирах ненавидел. Тосковал по российским обоям.
Ни спичек ни зажигалки в доме не было. Иося крутанул рычажок, комфорка пыхнула, и, словно индеец, надела убор из трепещущих глубых перьев. Слегка согнув колени, Иося прикурил от огня и, распрямившись, выключил газ. Позабытый вкус дыма начал его дурманить, и, не успев выкурить и пол-сигареты, Иося смачно зевнул. Как всегда – забытый эффект – табак подействовал на него усыпляюще. Видно, организм лучше, чем сам Иося, знал о предстоящем сне, о предстоящем кошмаре, потому-то так жадно и безропотно, словно железка к магниту, потянулся к куреву.
Ну что ж, спать так спать. Последней мыслью среди черноты ночи и белизны простыней было: «Неужели опять фонтаны пламени и крови?!» Но нет! Вынырнув из туннеля, соединившего сознание и иной мир, он вновь увидел почти ту же картину, что была до последней ночи. Опять весы и опять золотая нить, все еще целая. Только натянута она до предела, и, если не произойдет чудо, вот-вот лопнет. И над всем этим голубой экран неба. И в небе – ракета, готовая упасть. Куда?
   
* * *
 
До чего в Израиле удобные автобусы! Я имею в виду на внутригородских маршрутах. Ни ступенек,ни подножек – просто порог на уровне тротуара.  Для какой-нибудь старушки удобнее не придумаешь.
    Иося, конечно, не старушка. Даже не старичок. Однако после такой ночки каждый лишний шаг, каждое телодвижение вызывали у него жуткую ломку во всем теле, так что чудо-автобус пришелся как нельзя кстати.
Но, строго говоря, даже мазганная прохлада этого автобуса и уютное сиденье (не чета московским «скотовозам») не могли привести Иосю в чувство. Решение созрело мгновенно. Несколько минут Иося сомневался, удастся ли ему в кои-то веки повести себя, как мужчина, а затем решительным рывком вынул из кармана «мобильный» и набрал номер «бааль абайта».
- Алло, Бени? Это Иося говорит. Иося Головчинер. Бени, я заболел, я сегодня на работу не приду... Да, очень плохо себя чувствую. Что? Слушайте, Бени, я столько работал за других, пусть теперь за меня кто-нибудь поработает. Все, бай!
«Ай да я! – удовлетворенно подумал Иося. – Настоящий мужик! А теперь зачем мне дальше ехать? Надо выйти и вернуться домой. Может, зайти в больничную кассу, попытатся выбить из Шауля бюллетень? Пусть Бени мне еще и больничный оплатит! Хрен он мне оплатит! Мы не в нормальном обществе, а в Кирьят-Шева. Ну и ладно. За свой счет, так за свой счет!»
На этой оптимистической ноте Иося, проехав всего три остановки, выскочил из автобуса, оказавшегося к тому моменту в промышленной зоне Кирьят-Шевы. Оставалось перейти перекресток и влезть в автобус, движущийся в противоположном направлении.
Перекресток мало чем отличался от сотен или тысяч других перекрестков в нашей стране. Иосю поразили щиты со стационарным, двенадцать месяцев в году висящим плакатом, на котором зияла подкупающая оригинальностью надпись «С Новым годом!» Рядом реклама с помощью чьей-то очень красивой и очень обнаженной груди раскрывала достоинства дигитальных аппаратов. 
    Зажегся зеленый свет. Иося двинулся по переходу перед стаей готовых наброситься железных хищников, оскаливших радиаторные пасти и прижавших ажурные носы к невидимым прутьям невидимых клеток, которым через мгновение суждено было испепелиться в зеленом пламени светофора.
Иося приближался к островку безопасности. Прямо перед ним цокала девчушка в белой футболке и брючках, тщательно обтягивающих все, что надо обтянуть. Волосы цвета соломы в среднерусской полосе. Явная олимка, хотя лица и не было видно. Девчушка шла, прижав к уху мобильный телефон. То ли говорила она так громко, то ли ветер был встречный, но слышно было решительно все, и Иося мгновенно был введен в курс ближайших событий, которые должны были произойти в Иерусалиме, куда она направлялась на свидание к своему возлюбленному.
И вдруг он вздрогнул.
    - Встретимся у х...я, - прощебетала девушка.
    Иосе показалось, что он бредит.   
- Знаешь, - продолжала она, - напротив Таханы мерказит площадь с х...ем? Вот там и встретимся.
Иося не помнил, в память о ком поставлен обелиск на площади напротив Центральной автобусной станции в Иерусалиме, да это и не имело значения. Ступив на тротуар, он огляделся и погрузился в новую пучину настенных афризмов.
Чем-то черным по белой штукатурке бежало: «Пигвинов – в Антарктику!» Иося знал, что пингвинами за черные костюмы и белые рубашки кличут так называемых ультраортодоксов или «харейдим». Сам Иося был «вязаная кипа» - «Вы нормальные ребята – и в армии служите, и работаете... Не то, что эти!» Почему-то Иосе такие монологи очень напоминали классическое «хоть и еврей, а приличный человек».
На соседней «стене демократии» синело исполненное пульверизатором «Преступников Осло – к ответу!» Рядом лаконично гласило: «Шарон – злодей!» Это могли написать, как правые, так и левые. Пожалуй, все-таки, левые. Правые в отношении премьера еще осторожничают в формулировках. Не хватает им свободы совести.
И, наконец, на высоте подросткового роста встречные надписи на русском: «Марокканцы – лохи» и на иврите «Вонючие русские, убирайтесь домой!» Интересно, что в последнем случае Иося не почувствовал никакой обиды, лишь подивился отсутствию логики. Во-первых, если вы обращаетесь к русским, зачем писать на иврите? Во-вторых, вторая часть фразы никак не вытекала из первой. Правильнее было бы написать: «Вонючие русские, покупайте мыло и дезодоранты» с указанием фирм. Вот бы реклама получилась!
Йося даже развеселился, представив себе, как это звучит в рекламной паузе где-нибудь на «Израиль плюс» сразу после очередного «нас утро встречает прокладкой».
                                     
* * *
   
 Было уже здорово жарко. Может, не будь в то утро так жарко, ничего бы потом и не было. То есть вообще на месте Кирьят-Шевы уже ничего бы не было. Дело в том, что когда жарко, люди утирают пот со лба. А утирая пот со лба, чуть-чуть запрокидывают голову. А запрокидывая голову, невольно поднимают глаза. То есть, глядят на небо.
Задержимся на минуту на этой истине – когда приходится жарко, люди начинают смотреть на небо. Оригинальная мысль, не так ли?
Как бы то ни было, я вынужден углубиться в детали: тыльной стороной ладони – подчеркиваю, не платком, не салфеткой, а именно тыльной стороной ладони – Иося утер пот со лба, при этом его рука скользнула вверх по волосам... возможно, благодаря именно этому движению Иося почти машинально взглянул вверх. Краешком глаза он заметил находящуюся метрах в тридцати от него башню-цистерну газохранилища. Толстая и приземистая, похожая на огромную кастрюлю, увенчанная какими-то ажурными конструкциями, огороженная колючей проволокой, она тупо прорисовывалась на фоне неба, голубеющего тем самым оттенком, который он видел в своем вещем сне. Небо вздыбилось голубою горой, и вершиной ее, пиком, сосулькой незримого ледника в точности, как во сне, нависла ракета «Кассам».
    - Что это?! – в ужасе заорал Иося, тыча пальцем в небо. Несколько встречных – какие-то мужики и парень с девушкой – вздрогнули, устремили взоры ввысь, ничего там не нашли, пожали плечами и с удивлением взглянули на Иосю, который на тот момент идеально сходил за пьяного. Мужики были однозначно русскоязычные, а то и просто русские. В их глазах читалось «хотя и в кипе, но явно наш - в такую рань, а уже готов к употреблению». А юные израильтянин с израильтянкой вздохнули, должно быть, по поводу загадочной славянской души, которая, как видно, завелась даже у кипастых семитов. Что же касается Иоси, то он понял главное – никто вокруг ничего не замечает; «Кассам» виден только ему. Но если ракета угодит туда, куда нацелена, то есть в газохранилище, Кирьят-Шева превратится в Кирьят-Эфес.                                                                                                                                                                        
У него закружилась голова. Бесчисленные кусочки мозаики вдруг сложились в одно целое – и он все понял.
Весы – нить – «Кассам» – летящая голова ребенка...
Летящая голова ребенка, проносясь, прокричала ему:
   - Ты можешь это предотвратить! Здесь! Сейчас!
   Иося снова перевел вгляд на «Кассам». Он не столько увидел, сколько почувствовал, что тот стал на йоту крупнее. «Кассам» приближался. Медленно, миллиметрово, но приближался.
   Иося растерянно огляделся по сторонам. Ему велено предотвратить? Здесь? Сейчас?
   Снова перед глазами чаши весов – огромные, неумолимые, равнодушные, как все неживое, как воды реки, в которой только что утонул ребенок. Теперь за край правой чаши уцепился Иося, совсем маленький, почти незаметный. Он повис, болтая в воздухе скрюченными ногами, пытаясь перетянуть весы на себя. А в это время, медленно покачиваясь в воздухе, на левую чашу пикировала, оседала, приземлялась пылинка – та пылинка, которой предстояло стать роковой. И от нее Иося должен был спасти город. Но как?
А-а-а!
Вопреки всем правилам прямо на «зебру» вылетел белый «ауди». Прямо на «зебру», прямо на человека, который замешкался с мобильным телефоном в руках. Иося знал этого парня. Звали его Борис. Барух. Ивритизированное имя. Красивый, черноволосый, он часто гулял в их квартале с девушками разных оттенков кожи и акцентов иврита. С Иосей он говорил исключительно на общие темы и, почему-то сочтя его вязаную кипу за признак полного согласия с теми, кто кипу вообще не носит, иногда делился малосбыточными мечтами о том, как бы он «датишным», под которыми понимал исключительно ХАРЕДИМ, кишки повыпускал. Любые Иосины попытки втолковать ему, что он, Иося, этих взглядов не разделяет, натыкались на мудрую улыбку: «Да ладно тебе, будто я не знаю, что все вы, кипы разномастные, друг другу глотки перегрызть готовы!»
    Сейчас он сидел на асфальте и корчился от боли. Полицию уже вызвали, «скорую» - тоже. Собравшиеся кричали: «Мерзавцы! Поехали на красный свет! Сбили человека! Даже не остановились!» Какая-то женщина в цветастой майке и неизмеримых брюках, натянутых на необьятные телеса , хлопотала вокруг Баруха: «Ну как ты, маленький? Ну как ты, мотек?!» А разползшаяся вокруг кровь быстро загустевала, напоминая разлившееся клубничное варенье. Когда Йося подскочил к нему, Борис почему-то, несмотря на боль, весь просиял, осклабился и в восторге заскороговорил: «Иоська! Как здорово, что ты здесь! Иоська, выручи меня! Ну пожалуйста! – заныл он вдруг, хотя Иося и не собирался возражать. – Понимаешь, Иоська, я так легко не отделаюсь, мне теперь – больница, я ж шевельнуться не могу, ну и хрен с ним! Ее, ее надо остановить! Разругались с ней из-за пустяка. Думал, два-три дня, и помиримся, а она...
Он перевел взгляд на чудом не пострадавший – от начала до конца «ДТП» Барух сжимал его в кулаке, как самое дорогое – мобильный телефон, набрал какой-то номер, как несколько секунд спустя выяснилось, код его собственного автоответчика и протянул аппарат Иосе. Тот, ничего не понимая, приложил его к уху. В аппарате затрепетал женский голос: dd>    «Всё, Борька! Ты отключил свой пелефон, а я отключу свой! Так что ты меня уже не остановишь. Сегодня к вечеру нашего ребенка не станет. А что срок больше двадцати недель, так для доверия это не помеха.»    
- Какого доверия? – прошептал Иося.
    - Доверие? – переспросил Барух, и в гримасу боли, перекосившую его красивое смуглое лицо, вплелось недоумение.
   - Ну, «двадцать недель для доверия не помеха», - процитировал Иося.
   - Станция планирования семьи. «Доверие» называется. Аборт она собралась делать. Я хотел было за нею... О-о-ох!
   - Господин, отойдите! – закричали повыскакивавшие из подоспевшего «амбуланса» медбратья, отталкивая Иосю.
   - Как ее зовут?! – крикнул Иося из-за голубых байковых спин медбратьев.
   - Нора Шехтерман, - донеслось до него с носилок. – Герцля четырнадцать, квартира пятнадцать.
   - И что я ей скажу? – уже сам себя вполголоса спросил Иося. И вдруг – о, блестящая идея! И уже – вдогонку, уже – в двери «амбуланса» - Барух! Ноль пятьдесят три – шестьсот семь – семьсот двенадцать. Всё, что хочешь сказать, наговори на автоответчик, пока санитары пелефон не отобрали.
   Через несколько секунд из Иосиного мобильного телефона раздался птичий щебет. На засветившемся зеленом экране, сменяя надписи «Иося», «28-7» и «10.00» выскочил незнакомый номер, и Иося, выждав некоторое время, снял сообщение.
   «Норка, милая! Это Боря говорит. Пожалуйста, не убивай нашего ребенка! Я люблю его! Я люблю тебя! Мы всегда будем вместе. Мне сейчас очень больно. И морально и физически. Меня сбила машина... У меня сломана нога. Но я поправлюсь! Норка, я тебя целую! Я тебя ужасно крепко целую...»
Разнотембровые голоса прервали монолог Баруха:
    «- Давайте, давайте поаккуратнее!
-  Эй, возьмите у него пелефон!»
      В эту какофонию вплелся стон самого Баруха.
Иося решил, что это всё, что мобильный телефон у Баруха отобрали, но тут он вновь услышал его скороговорку:
    «Иоська! Спаси моего ребенка! Сделай что-нибудь! Я же знаю, что ты датишный – если хочешь, я с ней под хупу пойду!»
- Если желаете сохранить сообщение, - заверещал на иврите механический женский голос, - нажмите цифру «два».
    Иося послушно нажал на двойку. Несколько минут он столбом стоял посреди перехода – благо машин не было. Ночные сны, дневное видение, реальность с умчавшимся «ауди», Барухом, корчащимся на асфальте, женщиной, которую нужно сорвать с операционного стола – всё это сначала слоилось, как тягучие жидкости в коктейле, приготовленном по старинным рецептам, а потом смешалось в такую кашу, что он почувствовал, как у него начинает кружиться голова. Неожиданно на перекресток, где он продолжал стоять, выплеснулась толпа молодежи – девушки с обнаженными пупами, парни с растопыренными волосами. Толпа аккуратно обтекла его и утянулась, а он всё стоял, как вкопанный, размышляя, что делать, вернее, с чего начать.
Из оцепенения его вывел белый «ауди», который промчался от него в сантиметре, и то только потому, что он в самый последний момент успел отскочить в сторону. «Ауди» умчался, а Иося, плюнув ему вслед, решил не обращать внимания на чокнутых, добежал до тротуара и набрал на мобильном номер «сто сорок четыре».
- Алло! Мне, пожалуйста, телефон станции планирования семьи «Доверие» в Кирьят-Шеве. «До-ве-ри-е». Далет – вав – бет – рейш – йуд – эй.
    Услышав механическое «Амиспар амевукаш у...», он скорчился на тротуаре, расстелив у себя на коленке первую попавшуюся бумажку. Это оказался «эгедовский» автобусный билет – три на три сантиметра – небольшой, но места для того, чтобы записать телефонный номер, на нем было достаточно. Что Иося и начал делать. Очередное дуновение ветерка сорвало этот билет и погнало по асфальту. Иося тигром бросился за ним и догнал в три прыжка под изумленные взгляды и возгласы прохожих, вслух восторгавшихся этим охотником за билетиками.
Ни к селу ни к городу вспомнилось, как лет двадцать назад в вагоне киевского метро, стоя у стеклянной двери с надписью «Не прислоняться», он раскрыл книгу, закладкой в которой служил беленький трамвайный билет. Билет, разумеется, сдуло на пол, он нагнулся, чтобы подобрать его, и услышал сверху:
   - Вот еврейская натура! Вроде уже и не нужна бумажка, а расстаться с ней никак не может.
   Он выпрямился и увидел нечто очень мордастое, очень мускулистое и очень пьяное. Почему-то Иося здорово разозлился и ответил:
   - Да нет, просто не хочется гадить там, где находишься. Впрочем, твоей русской натуре этого не понять.
 
* * *
- Алло! Это станция планирования семьи «Доверие»? Девущка, к вам не легла сегодня на аборт некая Нора э-э-э... Шехтерман. Но-ра . А как же еще ее звать? Ну, Элеонора так Элеонора. Хорошо, без «ну», просто Элеонора. Позовите ее, пожалуйста! Кто я такой? Ее муж. Ну хавер, какая разница? Девушка, я прошу вас! Она мне очень нужна !
Иося говорил и говорил, умолял, требовал, угрожал, пока бедная секретарша из «Доверия» не прорвалась сквозь поток его слов и не объяснила, что его жена, вернее, хавера действительно приезжала примерно час назад, но, поскольку срок у нее был больше двадцати недель, а она не догадалась придумать красивую версию о бросившем ее негодяе, родителях, что с неизбежностью выгонят ее из дому и многочисленнных земляках, каждый из которых готов первым кинуть в нее камень, ей в обслуживании отказали.
«Герцля четырнадцать, квартира пятнадцать... – подумал Иося. – Улица Герцля в центре. Сейчас бы такси!..»
    Но, как назло, здесь, на окраине, в промышленной зоне, такси не было и вообще ничего не было, кроме машин, асфальта и гигантских цистерн с газом, над которыми нависла ракета «Кассам». Нет, было еще кое-что – автобус!
Все такой же удобный, прохладный автобус, точная копия с того, восемнадцатго, на котором он приехал сюда. Только этот был девятнадцатый, и должен был увезти его отсюда в центр города, где он, конечно найдет эту самую Нору.
    Кстати, как это он не сообразил узнать ее телефон по «сто сорок четыре»? Плюхнувшись на бархатное сиденье, раскрашенное в квадратно-гнездовом порядке различными цветами, Иося снова позвонил в справочную. Но с номером вышел, как сейчас говорят, облом. Получалось, что никакая Элеонора Шехтерман в Кирьят-Шеве не живет, либо живет, но в непомерной гордыне своей игнорирует услуги «Безека», аскетично обходясь мобильным.
   «Позвоню-ка я Баруху, - подумал Иося. – Вдруг пелефон еще у него?»
   Мобильный был не у него, а у медсестры, и Иося пустил в ход все свое голосовое обаяние, чтобы ему хотя бы одну минутку дали переговорить с Барухом.
   - Нет, она не остановится - простонал Барух. – Уже когда мы разругались, орала, что, если в « Доверие» не возьмут, пойдет к частникам. А я, козел, думал – так, просто орет.
   - Дай номер телефона, - попросил Иося.
   В этот момент медсестра вознамерилась отобрать у и так перекрывшего все сроки Баруха мобильный телефон, и он еле успел сообщить судорожно записывающему Иосе и номер Нориного домашнего телефона и номер сотового. Сотовый молчал в тряпочку, а вот домашний оказался всего лишь занят. Иося ощутил прилив радости – значит, дома кто-то есть. Скорее всего сама Нора. Может, передумала, а может, собирается. Даже если дома кто-то другой, хоть какую-нибудь информацию он да получит.
Автобус вывернул на улицу Герцль. Пора было выходить.
- Простите,  - обратился он к смуглому черноволосому мужчине, сидящему возле прохода. Тот не пошевелился.
    - Извините, мне надо выходить, - вежливо пояснил Иося и приподнялся.
   - Сиди смирно, - процедил мужчина и вытащил из кобуры миниатюрный, но, судя по внешнему виду далеко не игрушечный пистолетик. – С глушителем, - полушепотом предупредил мужчина. – Пока разберутся что к чему, успею смыться.
   «Не успеет» - успокоил Иосю кто-то хладнокровный, сидящий внутри него, в то время, как сам он весь покрылся потом и дрожал от ужаса и непонимания того, что происходит.
  - Кто вы такой? – выдохнул Иося.
  - Кто надо, - спокойно ответил незнакомец. – Ты что же думаешь, наши ребята старались, собирали «Кассам», готовили его, целились – и все напрасно? Придет такой вот, как ты, спасет ублюдка , который и родиться-то еще не успел, кинет эту свою, извиняюсь за выражение, мицву на правую чашу, и все наши труды насмарку?
  - Откуда вы знаете про чаши? – поразился Иося.
  -«Откуда, откуда»! Думаете, только вы, евреи, умные? Думаете среди нас нет БИЛАМОВ?
  - Вы араб? – догадался Иося.
  - Араб, - кивнул собеседник. – И запомни: одно движение – и ты труп. У меня палец все время на курке, а предохранитель спущен. Так что смотри, для меня игра стоит свеч. Меня, конечно, загребут, но главное дело будет сделано. Теперь ничто не остановит наш «Кассам». И от вашего города останется пшик. Так что выбирай – либо я сейчас же организовываю тебе встречу с Ибрагимом, Исхаком и Якубом, либо ты на следующей же остановке послушно выходишь, садишься в машину, на которую я тебе укажу, затем мы тебя отвозим на некую квартиру, где ты и просидишь до того момента, когда операция «Несостоявшееся дитя девицы Шехтерман» будет окончена.
    Иося мысленно перевел на русский последнее, что сказал араб, и подумал, что на языке Толстого и Иртеньева здесь получился бы каламбур, вызванный разными значениями слова «операция». Вслух же он сказал:
   - А потом на некой квартире будет найден некий труп...
   - ... и полиция сядет нам на хвост, - закончил араб. – Зачем нам это?
   - А что будет, если вы меня выпустите?
   - Что будет? Ты побежишь в полицию, объяснишь там, что тебя полсуток держали взаперти дабы ты не смог уберечь незнакомую тебе шлюху от аборта, который навлечет «Кассам» на Кирьят-Шева. Ты все это напишешь в заявлении, а я тебя потом в «Шальвате» навещу.
   - Не успеете. Я погибну при взрыве, - сопротивлялся Иося.
   - Зачем? Мы можем тебя в нашу деревню увезти. Нам нужны евреи, которые отсиживаются, пока их братья гибнут. Ну ладно, хватит болтать. Вон, видишь машину? – он кивнул в сторону окна, и взгляду Иоси предстал все тот же белый «Ауди», который так удачно вывел из строя Баруха и промахнулся, пытаясь вывести из строя его, Иосю.
    Справа от кабины водителя автобуса вспыхнула надпись «Ацор», и Иосин сосед, не выпуская из рук пистолета, движением глаз дал Иосе понять, что пора выходить. Иося поднялся, как на ходулях, и протиснулся к проходу, спиной к сидевшему слева от него 
арабу, все время чувствуя кожей направленное на него дуло пистолета.
«Г-споди, помоги! Сделай что-нибудь, чтобы спасти ребенка Баруха и Норы! Г- споди, сделай так, чтобы этот мерзавец хотя бы на мгновение отвлекся...»
    Он вышел из автобуса, жмурясь от яркого солнца и хватая ртом распаренный воздух после мазганной автобусной прохлады. На серой стене дома, возле которого находилась остановка, красовалось черным от руки: «Пингвинов – в Антарктику». Иоси знал, что пингвинами в Израиле называют ХАРЕДИМ за черные пиджаки и белые рубашки.
Прохожие шли навстречу друг другу, араб не отставал от Иоси пистолет, не спускал с Иосиной спины своего черного глаза. «Ауди» находился шагах в тридцати от остановки, в нем кто-то сидел. Иося не сомневался, что этот «кто-то» тоже вооружен, и, когда он, Иося, приблизится к «Ауди», бежать уже будет невозможно – не пристрелит тот, что сзади, - достанет тот, что спереди. Значит, бежать надо сейчас.
«Г-споди, помоги мне! Г-споди, помоги мне! Г-споди, помоги мне!»
Дикий, гортанный, почти нечеловеческий вопль выхлестнулся где-то слева, совсем рядом. Рыжая женщина с тонкими чертами лица, в джинсах и в майке с надписью «I love sex», причем, вместо слова «love» было нарисовано сердечко, рухнула наземь в эпилептических судорогах. Все лица вокруг обратились к ней и – самое главное – смуглое высоколобое лицо «БИЛАМА». На мгновение – всего лишь на мгновение – продемонстрировал он Иосе свой черный стриженый затылок, но мгновения этого было достаточно, чтобы Иося успел по этому затылку с размаху треснуть кулаком, а затем, воспользовавшись тем, что поток машин застопорился у светофора, вознесшего над перекрестком красное око, броситься через дорогу, пригибаясь и укрываясь за «тойотами», «фордами» и «шкодами».
    Иосин «конвоир», очевидно, еще приходил в себя, но на проезжую часть выскочил тот, что оставался в «Ауди» - тоже с большим лбом, только в очках и при галстуке, несмотря на жару.
Он бросился наперерез готовым вот-вот сорваться с места машинам, а Иося стал уходить «вверх про течению», прячась за капотами и бамперами, перебегая от «рено» к «пежо», но при этом не выбираясь на тротуар из опасения быть замеченным. Вдруг прямо перед ним открылась замечательная подворотня, куда он и бросился, расталкивая почтенную публику. Араб номер два, уже достигший тротуара, увидел Иосю и рванулся к нему, на бегу сбивая с ног встречных.
   «Г-споди, помоги!» - еще раз прохрипел Иося, и преследователь наткнулся на кулак какого-то амбалистого прохожего, очевидно, разъяренного тем, что всякие там носятся, толкая людей, а может, узнавшего в нарушителе спокойствия араба. В тот же момент на сцене театра боевых действий появился и «первый» араб. Нетвердая походка свидетельствовала о том, что после Иосиного удара по затылку голова у него еще кружится. Он шагнул на мостовую, но тут зажегся зеленый свет, вся автомобильная река двинулась, набирая скорость, и арабу пришлось вернуться на тротуар. Содержание следующих серий Иосю не интересовало. Удаляясь от ревущей улицы, он побежал между домами, выскочил к какой-то бетонной стенке, высотою примерно в полметра, перемахнул через нее и оказался на детской площадке прямо перед деревянными качелями, болтающимися на железных цепях под балкой, соединяющей вершины двух выкрашенных коричневой краской деревянных треугольников. Обогнув эти качели, Иося выбежал на дорожку, выложенную кирпичом, и запетлял между домами, деревьями и помойками.
   «Шарон – убийца!» - бросилась ему в глаза очередная надпись, сделанная от руки на очередной стене.
    Усевшись на скамеечку в каком-то палисаднике, Иося понял, что оторвался от погони. Теперь надо было продумать план дальнейших действий. Иосины пальцы запрыгали по кнопкам мобильного. Наконец-то – женское «алло»!
   - Норочка, здравствуйте. Я знакомый Бориса. Вы знаете, его сегодня сби... 
   - Это не Нора, - послышалось в трубке.
   - А кто же? – растерялся Иося.
   - Это Норина подруга, - ответил голос. – Мы с ней на пару снимаем квартиру. Ее родители – в Кирьят–Арба. Мои – в Кирьят-Шмоне. А мы вот  почти посерединке – в Кирьят-Шева. А вы кто?
   - Я... – Иося вдруг замялся, не зная, с чего начать. – Я знакомый...
   - Вы знакомый Бориса, это я уже поняла.
   - Я знакомый Бориса. И его сегодня сбила машина.
   - Г-споди, какой ужас! Насмерть?
   - Нет, к счастью, не насмерть, но нога сломана.Перед отправкой в больницу Борис очень просил меня сказать Норе, что он ее любит, что он на ней женится и что он очень просит ее сохранить ребенка.
  - Боюсь, вы безнадежно опоздали, - спокойно ответила Норина подруга. – Нора уже уехала. Она действительно заглянула домой после того, как ей отказали в «Доверии», но мы с ней тут же нашли в «Фортуне» объявление, которое все состояло из одного слова «аборт». И номер телефона. Она позвонила, записалась, схватила результаты анализов и помчалась туда. Срок-то поджимает!
   - А куда –«туда»?
   - Понятия не имею. Адрес она записала, но я не спрашивала. Хотите, вот вам номер пелефона.
   Не найдя листочка бумаги, Иося начал записывать на запястье левой руки: ноль – шесть – четыре – три – два – шесть – четыре – шесть – ноль.
   - Спасибо! – радостно крикнул он и, отключиышись, стал быстро набирать кнопки. Ноль – шесть – четыре – три – два – шесть- четыре – шесть – ноль.
   - Слушаю вас, - ответил ему на иврите с русским акцентом нежный, пропитанный теплотой голос.
   - Здравствуйте... – по-русски сказал Иося. – Моя жена... ну, не жена... моя девушка... м-м-м... должна сделать аборт. Куда ей подъехать?
   Голос резко похолодал.
   - Пусть ваша жена, она же девушка, позвонит сама. А мы на провокации не поддаемся и ищеек чуем издалека.     
    Телефон отключился. Если соблюдается правило, что сквернословам нельзя вести молитву в синагоге, то в эту минуту Иося на долгие годы лишил себя возможности возглавлять ежедневный хор религиозных евреев.
    А может, позвонить и просто, по-человечески объяснить сложившуюся ситуацию и попросить, чтобы они позвали к телефону эту самую Нору? Как же, специалисты по полуподпольным абортам проявят человечность и отпустят жертву, с которой готовы содрать не одну тысячу! Может, предложить им отступного? Нет, нельзя рисковать, нельзя звонить – спугнешь! Да и где он найдет такие деньги?
   Безысходность накатила на Иосю черной волной, но тут новая светлая мысль пришла ему в голову. Он заново набрал номер Нориной подруги.
  - Алло, девушка, это опять я, Борин знакомый. Вы знаете, там, когда слышат мужской голос, думают, что это какой-то стукач из полиции, и бросают трубку. Вы не могли бы позвонить туда и сказать, что вам нужно сделать аборт, и...
  - Мне – аборт? Вы с ума сошли!
  - Да нет же, понимаете...
   Он говорил еще довольно долго, прежде, чем понял, что его собеседница уже давно положила трубку.
  - Нет отчаянья в этом мире! – воскликнул Иоси и вновь перезвонил ей.
  - Девушка, - чуть не плача, взмолился он, - пожалуйста, не бросайте трубку! Поймите, мы должны спасти этого ребенка!
  - С какой стати? Может, вы кому-то что-то и должны, я же никому ничего не должна.
  - Но ведь вы ее подруга!
  - Во-первых, подруга ее, а не ее ребенка. Во-вторых, не такая уж и подруга. А в-третьих, ваш Борис – хорошая сволочь.
  - Но ведь ребенок!
  - Да бросьте вы! Это еще не ребенок!
   Иося понял, что обсуждать что-либо бесполезно, и сам повесил трубку. С минуту просидел он, бормоча: «Из-за петуха и курицы пала Тур-Малка, из-за оси кареты пал Бейтар». Потом поднял глаза и увидел, что в конце аллеи появились оба его преследователя. В два прыжка он достиг бетонной стенки, перемахнул через нее и распластался на земле. Преследователи топали по брусчатке, словно шли гусиным шагом. Тот, что был с ним в автобусе, что-то ожесточенно втолковывал второму. Говорил, разумеется, по-арабски. Его собеседник отвечал ему фальцетом. Иося замер, прижимаясь лицом к палым листьям, усеявшим пустырь. Вдруг шаги замедлились, а затем и вовсе стихли. Потом возобновились, но явно в обратном направлении. Голоса, только-только начавшие удаляться, вновь приблизились. Да нет, «приблизились» - не то слово! Иося понял, что их обладатели не просто повернули назад, а идут к бетонной стенке.
«Погиб! – пронеслось у него в голове. – Г-споди, помоги мне!»
Теперь арабы стояли прямо над ним, правда по ту сторону стенки, и продолжали спорить. Потом один из них сплюнул, и голоса снова начали удаляться.
Когда все стихло, Иося медленно поднялся, огляделся, отряхнулся. Поблизости явно никого не было. Он решил вернуться на улицу, где можно было бы позвать полицейского – и как раньше не додумался? – но тут раздался хлопок выстрела. Из подворотни, куда он полчаса назад спасся от негодяев, к нему бежали эти самые негодяи, стреляя на ходу. Иося снова помчался между домами и деревьями и, наконец, выскочил на какую-то дорогу. Есть! Такси!
   - Куда угодно, только от них подальше! – крикнул он усатому водителю, плюхнувшись на сиденье и одной рукой показывая на бандитов, замаячивших метрах в ста от него в палисаднике, раскрашенном крупными ярко-оранжевыми цветами, а другою суя водителю стошекелевую бумажку.
    Тот рванул вперед, и, когда машина умчалась от разъяренно-растерянных преследователей, сочувственно спросил:
   - Ты из русской мафии?
   - Нет, - отвечал Иося. – Это арабы, которые уже два часа за мною гоняются.
   - Арабы? – оживился водитель. – Давай сообщим в полицию.
   «Давай, - подумал Иося. – Как раз полдня мы в этой полиции и проведем. Арабы нам только спасибо скажут.»
   Впрочем, водителю всё это объяснить было бы невозможно. Несмотря на то, что он сам видел арабов с пистолетами, расскажи ему сейчас Иося, что где-то в небе над толстыми карликами-газохранилищами завис «Кассам» и от того, спасут или нет нерожденного ребенка, зависит, будет или нет существовать Кирьят-Шева, вряд ли этот шофер станет обращаться в полицию, скорее, в соответствующий отдел органов здравоохранения. И вообще, не будем отвлекаться от поисков Норы Шехтерман. Необходимо использовать любой, даже самый ничтожный шанс, данный нам Б-гом.
    - Скажите, - обратился Иося к таксисту, - вы не знаете частных врачей, которые делают аборты?
   - Тебе нужно сделать аборт? – участливо спросил таксист.
   - Не мне, но...
   - Значит, все-таки мафия, - грустно подытожил таксист.   
   Иося хотел что-то возразить, но тут остолбенел. По встречной полосе летел уже знакомый белый «Ауди».
- Это они! – заорал Иося. – Сворачивай!
Арабы тоже их заметили, но поздно. Иосин автобусный знакомый высунулся из окна и, не обращая внимания на проносящиеся машины, послал пулю вдогонку Иосиному такси. Та пролетела мимо, но водитель озверел.
- Всё, вытряхивайся! – заорал он, тормозя у первой попавшейся бетонной остановки, на которой красовалось по-русски «Мишка дурак!» Иосе с его умением всегда думать о чем угодно, только не о том, что нужно в данный момент, пришла в голову неожиданная мысль – мол, неплохо бы увидеть где-нибудь хоть на русском, хоть на иврите надпись о том, что кто-то плюс кто-то равняется любовь, да вот нет же. Словно в ответ его мыслям рядом с вышеупомятой Мишкиной характеристикой, выполненной углем по- русски, в лучах неожиданно выглянувшего солнышка засверкало начертанное мелом на иврите «Рон бен зона».
    А водитель меж тем продолжал распинаться:
    - На тебе твои сто шекелей и убирайся! Не хватало еще чтобы меня из-за тебя убили!
    - Но мы же... – начал Иося.
    - Мы не договаривались, что в меня будут стрелять. Всё! Вылезай, а то полицию вызову!
    Иося понуро выполз из такси и, поправив сползшие к кончику носа очки, с минуту глядел ему вслед.
- Г-споди, помоги мне, - прошептал он в фантастической надежде, что вдруг кто-нибудь да остановится.  
    И чудо свершилось! Те, кто когда-либо ловил тремп в Израиле, хорошо знают, что в пределах «зеленой черты» можно часами стоять с вытянутым пальцем,размышляя о том, что приятнее – когда водители смотрят сквозь тебя прозрачным голубым оком или когда они, не снижая скорости, машут тебе ручкой и посылают воздушные поцелуи. Так вот, сейчас, буквально несколько секунд спустя, возле Иоси притормозил маленький горбатенький серебристый «Ситроенчик», и сидящая в нем смуглая израильтянка с пышными темными волосами в черных очках, в белой, похожей на форменную, рубашке и темно синих, похожих на форменные, глаженных по складочкам брюках, опустив окно, прощебетала:
      - Куда вам нужно?
Все это сошлось как нельзя более вовремя, потому, что позади уже замаячил до боли родной белый «Ауди», и Иося, впрыгнув в салон, заверещал:
    - Куда угодно, только побыстрее! За мной гонится вон та машина!
    Черные очки наглухо скрыли мысли, промелькнувшие в мозгу и, возможно, отразившиеся в глазах прелестной незнакомки. Логично предположить, что она перебирала следующие варианты: а) «плохой» удирает от «хороших», но тогда «хорошим» полагается гнаться за ним в полицейской машине, б) «плохой» удирает от «плохих», то бишь бандитская разборка, с) «хороший» удирает от «плохих», что еще и подтверждалось Иосиной вязаной кипой, к которой в Израиле большинство светских, по крайней мере сефардов, а наша героиня, судя по внешнему виду,  принадлежала именно к этой ветви еврейского народа, почему-то относятся с симпатией.
Не исключено, впрочем, что где-то на генетическом уровне вылезло в ее подсознании талмудическое: «Если грешник преследует праведника, Б-г – с тем, кого преследуют. Если грешник преследует грешника, Б-г – с тем, кого преследуют. Если праведник преследует праведника, Б-г – с тем, кого преследуют. И даже если праведник преследует грешника, Б-г все равно – с тем, кого преследуют.»
    А может, никакие мысли нигде и не мелькали. Просто услышав слово «гонится», а вернее, команду «быстрее», девушка безотчетно повиновалась. Как бы то ни было, но, пробормотав: «Наденьте ремень», она надавила на газ, и «ситроен», оторвавшись от остановки, юркнул в гущу машин, лавируя между белыми, красными, желтыми, серебристыми, как он сам, бежевыми, изумрудными «вольво», «субару», «шкодами», «шевроле», «хьюндами», «БМВ»...
   - Ну? – минуты через две прервала молчание смуглянка, явно требуя объяснений.
   Иося не знал, с чего начать.
    - Это очень странная история, - выдавил он, наконец. – Когда будет время, я все расскажу вам подробно. Сейчас важно лишь то, что они арабы и хотят убить меня, и по причинам, которые вы узнаете потом...
   ... забегая вперед, отметим, что причин она так никогда и не узнала...
   - Они хотят убить одного ребенка.
   - Какого ребенка? – встрепенулась девушка.
   - Нерожденного, - отрезал Иося. Врать он не будет – пусть сама придумывает себе историю о каких-нибудь агентах злодея-сына миллионера, охотящихся за почивающем в утробе новой жены этого миллионера потенциальном наследнике или еще какую-нибудь подобную чушь.
Внезапно бредовая, а следовательно гениальная, мысль посетила Иосину разгоряченную голову.
  - Послушайте, девушка! – он повернулся, даже развернулся к ней лицом, несмотря на мешавший ему ремень, больно врезавшийся в шею и поясницу. – Я вас очень прошу помочь мне. Подруга моего друга – на иврите «хаверато шель едиди» в отличие от русского отнюдь не звучало тавтологично – поссорилась с ним и отправилась делать поздний аборт. Он начал ее разыскивать, но тут его сбила машина, и он сломал ногу. Он передал ей послание через мой пелефон – вот, слушайте!
   Он набрал код и, дождавшись, когда в пелефоне зазвучит в пелефоне зазвучит взволнованный голос Баруха приложил трубку к ее уху, прикрытом темными локонами, приятно щекотавшими ему пальцы.
   Она долго внимательно слушала, не снижая при этом скорости, которая, судя по показаниям спидометра, была не меньше ста десяти. Наконец, удовлетворенно сказала:
   - Спасибо. Теперь обязательно начну учить русский.
   Иося нажал на кнопку с цифрой «два» и убрал мобильный. Водительница крутанула руль, и они свернули на другую дорогу, поуже, которая вилась между полями, пересеченными лесопосадками и обрамленными бурьяном.
    Затем справа пошли серые здания какой-то фабрики и сотнеметровые бетонные сооружения – то ли сумасшедше-толстые трубы, то ли сумасшедше-тонкие цистерны.           
Промелькнула очередная бетонная остановка – коробка без передней стенки. В боковых же стенках зияли яйцеобразные отверстия, очевидно, для вентиляции. По левую сторону шоссе тянулись длинные белые каменные сараи, возможно, постройки какой-то другой фабрики. Перед ними, построясь явно не по росту, в шеренгу стояли кипарисы. Это была Кирьят-Шева. Что-то в ней было прекрасным, что-то уродливым, но все хотелось спасти.
    «Г-сподь, Б-г Израиля! – прошептал Иося слова покаянной молитвы, которую евреи произносят по утрам два раза в неделю. – Отвратись от палящего гнева Твоего и отмени бедствие, которое Ты определил народу Своему...»
- Так что он там сказал по-русски? – перебила его израильтянка.
- Он просит ее сохранить жизнь ребенку, а мне – разыскать Нору Шехтерман и во что бы то ни стало выдернуть ее из-под ножа. Плоду, как я сказал, больше двадцати недель, поэтому аборт Нора делает у частного врача. У меня есть телефон этого врача, но мужской голос... как бы это сказать... насторожил. Простите, как вас зовут?
    - Ошрит, - ответила девушка, глядя вперед, туда, где увенчанная трехцветной и полуметровой в поперечнике лентой и надписью «Сонол» замаячила белая бензоколонка.
    - Ошрит! – он запнулся, вспомнив реакцию Нориной подруги. – Ошрит, позвоните, пожалуйста, по этому телефону, скажите... э-э-э...
   - Что мне надо записаться на аборт?
   - Ошрит, это вопрос жизни и смерти – в прямом смысле слова.
   - Простите, а вас как зовут?
   - Иося.
   - Иося, вы давно в стране?
   Интересно, какое это имеет отношение к звонку?
   - Восемь лет.
   - Восемь лет... А кипу давно носите?
   - Тринадцать.
   - Значит, тшуву еще в России сделали?
   - На Украине.
   - Правда? А у меня бабушка с Украины.
    Вот тебе и сефардка!
   - Бабушка с Украины, но украинского не знает. Ее совсем маленькой вывезли. На идише, правда, говорит.
    Интересно, когда родилась ее бабушка, если в доме еще говорили на идише.
    - ...А дедушка из Германии. Он...
    Иося опомнился. Сейчас надо заниматься не генеалогией Ошрит, а гинекологией Норы, вернее спасать Нору от гинекологии. Вероятно, эта мысль как-то засквозила в его взгляде, а может, очки чересчур нервно дернулись у него на носу, но Ошрит сама себя оборвала и успокоила его:
- Сейчас подъедем вон к той остановке, и я позвоню.
Остановка оказалась не бетонной, а из ажурного металла.
Иося продиктовал Ошрит номер, та пробежалась пальчиками по кнопкам сотового телефона и защебетала на иврите.
Иося почему-то вспомнил, как лет двадцать назад, еще учась в институте они с приятельницей – нет, правда, Ленка Степанова была ему не более, чем приятельница –
решили вместо лекции закатиться в кабак, да вот беда – денег не было. Пошли за стольником на соседний факультет к Иосиному другу. У того денег не оказалось. Он повел их к какому-то своему знакомому, сыну богатых родителей, который, то ли решив, что вложения должны быть целевыми, то ли просто от избытка такта, спросил: «А зачем вам сто рублей?» Иося замялся, приятель отвернулся к окну. А Ленка спокойно сказала: «Мне. На аборт.» Потрясенный знакомый подрагивающими пальцами отслюнил десять красненьких бумажек с портретом Ленина, кои в тот же вечер были пропиты в недешевом кафе.
Собственно, при всей разнице ситуаций были некоторые общие черты: и тогда и теперь девушка признавалась в необходимости аборта, и тогда и теперь признание было ложным.
    Как бы там ни было, через пять минут они уже знали, что искомая клиника...
    - Клиника! – с презрением процедила Ошрит. – Небось, койка да щипцы – вот и вся клиника!   
    ...что искомая клиника расположена по адресу «Кирьят-Шева, улица Дица, дом четыре».
 
* * *
 За окном пошли пустыри. Трава на них была выжжена и покрыта россыпью белых камней, что очень часто можно видеть где-нибудь в Самарии и очень редко в здешних краях. Справа, за колючей проволокой появились какие-то трансформаторные сооружения, а за ними на холмах выросли красные крыши поселения или кибуца.
 И тут вдруг Иося снова увидел «ауди». Арабы уже пролетели развилку, но все-таки заметили «ситроен». Сейчас они притормозят на боковой полосе, которая на израильских междугородних трассах заменяет тротуар, затем дадут реверс обратно до развилки, а на ней развернутся.
   - Это они! – заорал Иося. – Резко выкручивайте вправо!
  Оказавшись на развилке, Ошрит послушно свернула направо и нажала на газ. Ситроен помчался, вновь лавируя между машинами. Стрелка спидометра запрыгала вокруг ста двадцати. «Ауди», поотстав, затерялся где-то в потоке машин, но и Иося и Ошрит знали, что он сзади, что он идет по пятам, что рано или поздно он их настигнет.
    - А все-таки кто это такие? – спокойно спросила Ошрит.
    - Я же сказал – потом объясню, - почти не скрывая раздражения, выдохнул Иося. В этот момент у него созрело решение.
    - На , - протянул он Ошрит мобильный телефон. – Сама найдешь Элеонору Шехтерман, сама передашь ей пелефон, сама вытащишь ее из-под ножа!
    Вместо того, чтобы предупредить Иосю, что зря он с ней разговаривает таким тоном, что этим он ничего не добьется, а в заключение выяснить, знает ли он, где находится столь попалярный в Кирьят-Шеве КИБЕНИМАТ, а если нет, не желает ли он это узнать, Ошрит лишь робко спросила: «А ты?»
 
* * *
Секунды сгорали, а Ошрит медлила. Иося застыл у обочины. Машины неслись одна за другой, сверкая на солнце, словно блестки на маскарадном наряде таинственной красавицы, которая кружится в танце по залу, освещенному десятком люстр.
    У Иоси вдруг возникло чувство, что этот «ситроен» - последнее, что связывает его с жизнью. «Уедет – и мне конец».
   Наверно Ошрит почувствовала его настроение, потому, что вместо того, чтобы взяться за руль, она потянулась к дверце машины. Вот сейчас распахнет – и спасет. «Дарю тебе жизнь!» И в эту минуту метрах в пятидесяти позади «ситроена» прямо перед перекрестком, где, по счастью, горел красный свет, Иося увидел «ауди». Несушиеся наперерез справа и слева потоки машин не давали ему проехать, иначе бы – и красный свет не помеха. Но Иося понимал, что арабы его заметили, что сейчас потоки машин иссякнут, и тогда...
    Ошрит уже открыла и дверцу и рот, чтобы сказать что-нибудь наподобии «вернись, я все прощу».
   - Са! Са! – почти завизжал он истерически и толкнул дверь с такой силой, что чуть не сломал Ошрит пальцы.
Самое забавное, что при всей серьезности положения он не мог не вспомнить дурацкий анекдот об израильтянине, который просит олима перевести с русского слово «сабля» и, услышав слово «херев» - «меч», недоумевает, о каком это мече вспоминал «русский» водитель, когда он, израильтянин, оказавшись впереди него, замешкался у перекрестка.
Ошрит врулилась между не успевшими разогнаться «маздой» и «понтиаком», и ее «ситроен» стал миллиметриком в одной из бесчисленных автомобильных нитей, вплетающихся в холст израильских дорог, а Иося повернулся в сторону светофора и увидел летящий прямо на него «ауди». Из окошка приветливо высовывалась рука с пистолетом. Расстояние между нею и мишенью в виде Иоси стремительно сокращалось. В Иосины планы не входило так скоро умирать.
«Пускай погоняются, чтобы Ошрит успела», - подумал он и соскочил с дорожного полотна в какие-то сохлые кустики, колючки и канаву. Очки он в момент прыжка сорвал с носа и зажал в кулаке, поскольку некогда было запихивать их в карман.
Сзади одновременно прозвучали два выстрела. Отлично. Значит, оба выскочили из машины, не стали преследовать Ошрит. Давай, девочка, дуй на «рехов Дица»! А я покамест этих поразвлекаю.
Бело-коричневая болотная птица с ногами-спицами побежала прочь от него, и Иося, петляя, помчался к каким-то строениям, белеющим совсем неподалеку, метрах в трехстах. Для него, некогда лучшего бегуна в десятом «бэ», триста метров – это тьфу!
    Иося вспомнил, как на школьных соревнованиях он бежал сначала последним, и его поражало, насколько ляжки у парней кажутся толще, когда те бегут. Он подумал, что и его ляжки, должно быть, тоже раздулись, а среди зрителей наверняка сидит Верка, и , коль скоро он бежит последним, перед ней все время мельтешат его ляжки, и это очень плохо, и она теперь испытает к нему отвращение и уже никогда не сможет полюбить, и тут он рванулся, чтобы затесаться в толпу и не сверкать перед нею своими толстыми ляжками, и неважно, что и до того забега и после него он всю жизнь был длинным, худым и очкастым, сейчас он вдруг почувствовал себя жирным куском мяса, причем почувствовал, оказавшись уже не в хвосте, а в гуще бегущих и, мысленно произнеся словосочетание «в гуще бегущих», ощутил какое-то приятное шелестение этих шипящих, но при этом не перестал чувствовать себя куском мяса, ему стало казаться, что он слипся с остальными бегунами, с остальными кусками мяса, как это бывает с гуляшом, когда его кладут в морозилку, и Иосе стало так противно и так захотелось поскорее закончить эти тараканьи бега, что он буквально бросился вперед, обогнал всех, просто не обращая внимания на то, что теперь уже весь стадион смотрит на его ляжки, думая только об одном – лишь бы этот кошмар поскорее прекратился – и первым пришел к финишу.
Иося споткнулся, но не упал – удержал равновесие и побежал дальше.                    
Да, тогда он бегал неплохо, а вот нынче, еще не добежав до вожделенных строений, уже задыхается, а все потому, что столько лет курил, правда год назад бросил, но дыхалку себе успел испортить раз и навсегда, а добежать надо потому, что там могут быть люди, а люди помогут, но даже если нет людей – в мозгу непонятно к чему всплыла фраза из «Пиркей Авот»: «Там, где нет людей, останься человеком» - все равно можно где-то спрятаться, ой, как болят исцарапанные колючками ноги, сволочи колючки, дерут сквозь брюки, и как трудно дышать! – надо было бросать курить намного раньше, но курить было так приятно, опять сзади стреляют, да фиг с ними, тогда промазали и сейчас промажут, правда, стреляют – значит, догоняют, но ничего, он сейчас рванет и убежит, рванет и убежит, и никогда больше не будет курить, а тот, пока еще не рожденный, ребенок, от которого он сейчас уводит погоню, когда-нибудь придет к нему в гости, и он, Иося, будет рассказывать ему о том, как они с Ошрит водили за нос преследователей, а папа-Барух с мамой-Норой будут сидеть и ахать и восхищаться, а он, Иося, разволнуется и достанет сигарету, длинную такую сигарету, и зажжет ее, и загорится рыжий огонь, словно маленький костер, у которого он, Иося, сидит где-нибудь в лесу, костер маленький, и он, Иося, еще совсем-совсем маленький, но костер разгорается все больше, вот он охватил пол-леса, вот – весь лес, повсюду костер, и бежать некуда, и жарко, жарко, жарко, и костер все больше и больше и больше, а Иося все меньше, а Иоси все меньше, совсем мало осталось Иоси. Один выстрел – и нет его. Нету Иоси.
 
* * *
   - Так ты думаешь, он какое-то письмо должен был ей передать? – спросил тот, что в костюме. – А может, на словах?
   - На словах передать может ближайший друг, - отвечал его собеседник, сморщив нос, будто чувствовал неприятный запах, и почесывая в затылке. – А что может быть общего между тем сластолюбцем и нашим спасителем ближних?
    Носком ботинка он повернул к себе Иосино лицо. Глаза Иоси были открыты. Из уголка рта вытекала темная струйка и сбегала по щеке к мочке уха. В кулаке он, уже мертвый, сжимал дужку очков.
    Высокий – назовем его «Билам» - вытащил сигарету, закурил и задумался.
    - Ну-ка, обыщи его как следует!
    - Да я уже обыскал, - отмахнулся второй. – Ничего в карманах нет, кроме бумажника и пакетика жвачки. Недожевал, бедняга.
   - Если бы я в свое время не наловкался стрелять из пистолета в тренировочном лагере на Украине, он бы когда-нибудь и нас с тобой разжевал.
   - Это уж точно! Они пока весь мир не сожрут, не успокоятся. А когда ты был на Украине?
   - Лет двадцать назад. Молодой был. Кстати, этот, - Билам пнул ногой лежащего Иосю, - тоже с Украины.
   Он замолчал. Какая-то мысль осела в нем и тлела, не давая покоя, но и не раскрываясь.
    Второй – пусть он будет «Билам-два » - некоторое время постоял в позе «готов, господин начальник, выполнить любое ваше распоряжение», потом ему это поза надоела. Он начал переминаться с ноги на ногу, а Билам-один, прикурив сигарету от сигареты, снова задумался. Кончилось тем, что Билам-два плюнул и по утоптанной дорожке, изрезанной трещинами и испещренной дохлыми травинками резко направился к насыпи, по асфальтовому хребту которой живым орнаментом плыли машины. Билам-один нагнал его у самого шоссе и схватил за плечо.
   - Погоди, стой, остановись! Напрягись, скажи, он еще что-нибудь держал сегодня в руках кроме бумажника?
   - Да вроде нет… А что еще? Сигарету? Так он же не курит. Ну, по мобильному разговаривал.
   - Во! Мобильный! Где он?
   - Может, пока бежал, обронил? – пролепетал Билам-два , поворачиваясь в сторону трупа.
   Минут двадцать они рыскали в сухой траве в поисках мобильного телефона, а затем, не сговариваясь, направились к машине.
   - Он не письмо передал этой  суке, он мобильный ей передал, - сказал, пристегиваясь, Билам-один. – А в нем – для той самой будущей мамашки звуковое письмо от любовника. «Дорогая, сохрани нашего младенчика! Мы будем счастливы.»
   - Едем за «ситроеном»? – спросил Билам-два .
   - Едем.
 
* * *
«И дернул же меня черт затормозить у той остановки, - сворачивая перед указателем на Кирьят-Шеву, - подумала Ошрит. – И дернул же меня черт связаться с этим неврастеником. Видно, неврастеники – моя судьба.»
В чем-то она была права. Занимая в свои двадцать семь лет должность социального работника, она была вынуждена ежедневно возиться с детьми, у которых нет ни папы ни мамы, с детьми, от которых папа ушел, оставив их с мамой-наркоманкой, с детьми, чьи мамы стали мамами в четырнадцать лет, с детьми, которые сами стали мамами в четырнадцать лет, с детьми, чей папа зарезал маму и теперь сидит, а опекун с опекуншей не знают, как справиться с, мягко говоря, неординарными плодами такого воспитания.
- Знаешь, - сказал ей два года назад муж, навсегда собирая вещи, - я понимаю, что ты взвалила на себя бремя всех человеческих страданий. Ну что какой-то там я по сравнению со всеми этими шекспировскими трагедиями?! Но я-то существую... Я хочу есть, пить, спать с тобой, я болею гриппом, ругаюсь с боссом, и все время чувствую, что даже заикнуться о моих проблемах – кощунство на фоне твоих проблем. Так что я вроде бы есть, а вроде бы меня и нет. А я, оригинал такой, хочу быть. Так что ты уж прости!
Постепенно Ошрит начала ощущать в себе какую-то трещинку, и настал момент, когда она поняла, что еще немного – и переломится пополам. Ей стало казаться, что ее родной город, увяз во зле, что обратной дороги уже нет, что он весь поражен гангреной, а гангрена, как известно, не лечится.
И тогда, впервые за несколько лет Ошрит решила взять отпуск. Нет, никуда не уезжать, походить по городу, поездить, пообшаться с людьми и увидеть, что не все так черно, что есть и другая сторона, другая Кирьят-Шева. Увидеть – и успокоиться. Вот и успокоилась.
Ошрит притормозила у светофора и чуть-чуть расслабилась. Машин в перпендикулярных потоках много, можно не просто передохнуть, можно на несколько мгновений прикрыть глаза. Что она и сделала. И тут же отчетливо услышала выстрелы. Нет, они звучали не рядом, они звучали в ее мозгу, вернее передавались откуда-то сзади и очень издалека .
Она обернулась. Все было спокойно. Мимо неслись машины. На плато справа от дороги поднялась рифленая бетонная стена. Из-за нее высовывались верхние этажи домов. Поодаль на горе расцвел замок крестоносцев; под ним по склонам зеленел лес. Ошрит включила радио. Еще немного – и должны были начаться новости. Но вместо развеселого «галь-галь-галь-галац» она услышала голос Иоси:
«Ничего, я сейчас рвану и убегу... рвану и убегу... и никогда больше не буду курить... А тот ребенок, от которого...»
Раздался еще один выстрел, и Иосин голос прервался. Вместо него в репродукторе затараторили какие-то арабы.
    Еще не понимая, что произошло, Ошрит вцепилась в руль и бросила «ситроен» в гущу машин, чуть было не задев скользящий мимо голубой «бьюик». Радио при этом весело заверещало: «Галь-галь-галь-галац!» Неожиданно в салоне автомобиля защебетали птицы. Ошрит вздрогнула и огляделась. Все было чисто и пусто. Окна задраены. Да будь они даже открыты – откуда среди металла, бензина, асфальта и бетона взяться птицам? Щебет тем временем продолжался. Птицы наперебой что-то сообщали, горячо доказывали, взахлеб объясняли. В сочетании с толькочтошним Иосиным голосом по радио становилось ясно, что Ошрит уже вполне созрела для «Шальвата». Вдруг в птичьи голоса встряло горестное «ку-ку, ку-ку, ку-ку». Почему-то это привело ее в чувство. Она поняла, что это звонит спрятанный в сумочку мобильный телефон Иоси, и вытащила его. Маленький блестяще-красный «эскей» мигал зеленым светом, захлебывался птичьим пеньем. Его диск бешенно вертелся, словно призывая: «Услышь меня! Услышь меня!»
    - Алло, - сказала Ошрит, сдвинув верхнюю панель и прикладывая аппарат к уху.
    - Алло! – повторила она и на иврите спросила. – Вам кого?
    - Иосю, - категорически потребовал «пелефонный» мужчина и добавил. – Это Борис говорит.
    - Иоси нет, - прошептала Ошрит.
    - Как, вообще нет? – голос мужчины задрожал.
    Ощрит хотела все объяснить, но что-то застряло в горле, и она не сказала ничего.
    - На свете нет? – продолжал допрашивать незнакомый Борис.
    - Не знаю, - выдохнула Ошрит и отключила мобильник.
    Зажегся зеленый свет. Ошрит нажала на газ, «ситроен» рванулся вперед, и тут... И тут вновь раздались выстрелы. Только теперь уже не в мозгу и не по радио, как недавно, а из гущи машин, следовавших за ее «ситроеном».
    В этот момент шоссе расчистилось, и она помчалась на предельной скорости. В зеркальце заднего обзора появился нагоняющий ее белый «ауди». Ну куда было ее «ситроенчику» с ним тягаться! «Ауди» пошел на обгон и начал прижимать ее машину к обочине. Как назло, дорога была пуста. Только что – чуть ли не пробка а тут...
Преследователи действовали профессионально. Через десяток секунд Ошрит обнаружила, что уже едет по пешеходной части, отделенной от шоссе желтой полосой. Еще немного – и полетит с насыпи вниз. Нога сама собой нажала на тормоз. Визг тормозов ее «ситроена» сообщил ей, что все кончено. Последнее, что она успела сделать – это нажать кнопку запирания дверей и зачем-то отстегнуть ремень безопасности.
    В этот момент боковое стекло загородила фигура черноволосого мужчины с пистолетом. Дуло пистолета было направлено на нее, Ошрит. Жестом он приказал ей опустить стекло.
    Всю свою взрослую жизнь Ошрит решала чьи-то проблемы, уговаривала, заставляла, не соглашалась, короче, активно действовала. Но при этом знала, что внутри ее живет врожденная страсть к повиновению, и, стоит кому либо обратиться к ней командным тоном, как она, мысленно ответив: «Кэн, мефакед!» - «Есть, начальник!», послушно выполнит любую команду. Вот и сейчас рука сама крутанула изогнутую ручку, и последняя, почти призрачная, стеклянная преграда между ее испуганным лицом и перекошенным злобой лицом убийцы мягко утонула в серой пластмассе дверцы.
   - Давай пелефон! – рявкнул незнакомец, протягивая левую руку ладонью вверх.
   - К-какой пелефон?..
   - Не валяй дурака ! Пелефон, который тебе оставил этот ублюдок!
   Чуть заметный акцент выдал в нем араба.
    «Ах вот оно что!» - подумала Ошрит, хотя, если бы кто-нибудь в эту минуту спросил ее: «А что – «что»?» или «Ну и что?», вряд ли она смогла бы объяснить, за что Иосю убили арабы, и увязать его гибель с тем фактом, что в каком-то кабинете частного врача в городе Кирьят-Шева на улице Дица девушку по имени «Нора Шехтерман» сейчас везут на операционный стол.
- Гони пелефон, а сама проваливай куда хочешь! – настаивал араб.
Странно, но теперь привычный «Кэн, мефахед!» в ней вдруг заткнулся, и ее последнее «нет у меня никакого пелефона, не понимаю, о чем вы говорите» прозвучало настолько убежденно, а следовательно, убедительно, что даже у араба на секунду на лице отразилось сомнение. Но тут подскочил его приятель, с высоким лбом, в очках, в костюме и при галстуке.
    - Да что ты с ней возишься?! Пристрелить ее, эту тварь, пока вокруг никого нет, да и дело с концом. А пелефон пускай у нее остается – некому будет его передавать, да и некогда.
    Ошрит понимала, что он специально говорит, вернее, кричит на иврите, потому, что убивать ее никак нельзя – с одной стороны им нужно убедиться в том, что она мобильный никому не передала, с другой стороны, на дороге, где в любой момент может кто угодно появиться, обыскивать труп в сто раз опаснее, чем живого человека, который под скрытым дулом пистолета всем, кто остановится, разъяснит, что «будете проходить мимо – проходите».
    Меж тем вновь зарычал первый араб:
    - Слышишь ты? Мой друг дело говорит! Этот аборт ляжет последней пылинкой на чашу ваших преступлений. И тогда да свершится суд Аллаха!
    Он показал пальцем вверх, туда, где над городом, над низкорослыми, похожими на кастрюли газохранилищами в синей пластмассе неба, точно обрывок полосы, тянущейся за самолетом, нависла ракета «Кассам».
    Но Ошрит почему-то боялась поднять глаза. Дуло пистолета гипнотизировало ее, как око удава. Она так и не увидела в небесах «Кассам» и ничего не поняла из монолога «Билама».
    «Кто мне поможет? – шептала она беззвучно. – Кто спасет меня? Кто меня защитит?»
    Вдруг Ошрит отчетливо услыхала доносящийся откуда-то сверху, из вышины, в которую она боялась заглянуть, голос Иоси:
   - Г-споди, помоги ей! Г-споди, спаси ее! Г-споди, защити ее!
   Внезапно где-то позади послышался плач полицейской сирены. Оба араба на секунду обернулись, и тогда Иося откуда-то сверху шепнул:
- Правая дверца не заперта!
    Ошрит рванулась к правой дверце, нажала на ручку, обломав длинный покрытый серебристым лаком ноготок на мизинце, и кубарем выкатилась из машины. Соскочив с откоса, она неловко запрыгала вниз. Звук сирены приближался, а вот звук шагов преследователей – нет. Должно быть, они застыли у машин, которые оставшись одни, пустые, явно вызвали бы подозрение у полиции.
Внизу, прямо под откосом, начинались густые кусты, в которых спрятаться было легче легкого. Ошрит двинулась было туда, но тут в мозгу ее вновь раздался долетевший откуда-то сверху Иосин крик:
   - К трубе!
   - К какой трубе? – вслух спросила Ошрит и, оглядевшись, увидела торчащую из откоса трубу метра полтора в диаметре. Вовремя она ее увидела, потому, что глас сирены уже начал удаляться. Не заинтересовали полицейских два господина, стоящие на обочине, один – у своего «ауди», второй – у своего «ситроена».
   - Кэн, хамефакед! – с радостной готовностью отрапортовала она Иосе и бросилась к трубе, будучи уверена, что та – сквозная и что таким образом она, Ошрит, выберется на противоположную сторону шоссе. Но труба обманула. Заглянув в нее, Ошрит убедилась, что там темно и вонюче.
    - Быстрее! – буквально заорал внутри нее Иосин голос, и, повинуясь ему, девушка юркнула в эту маленькую преисподнюю. Тотчас же мимо пронеслось топанье ботинок, голоса, перекликающиеся на арабском. Очень скоро они переместились немного вниз, и Ошрит поняла, что арабы ищут по кустам. Потом все стихло.
    Дожидаться ли, пока они вернутся и уедут, и только потом вылезать? Нет, конечно. Они обыщут все и наверняка залезут в трубу.
    Ошрит собралась выбираться, как вдруг ощутила, что тело и ноги отказываются ей повиноваться.
    « Умру, но не вылезу!» - закричал в ней обычный женский страх, доселе молчавший. Головой она понимала, что, если не вылезет, то действительно умрет, но паралич, сковавший ее, не желал слушать доводы разума.
   - Иося, помоги мне! – взмолилась Ошрит.
   Но Иося молчал.
   - Если я умру, умрет нерожденный ребенок, - шепнула она себе.
   - Если я умру, умрет нерожденный ребенок, - сказала она вслух.
   - Если я умру, умрет нерожденный ребенок, - заорала Ошрит, не заботясь о том, услышат ее арабы или нет.
   Какая-то неведомая сила вынесла ее из трубы и заставила, цепляясь за камни, карабкаться по склону.
    Вопли и ругань на арабском сообщили ей, что ее заметили. Потом раздался выстрел, но она уже была наверху и опрометью кинулась к машине. Вот она включает зажигание, вот дает задний ход...
    Две покрытые черными волосами головы появились из-за края насыпи, но было уже поздно. Ошрит резко крутанула руль влево, вылетела на встречную полосу, развернулась и помчалась прочь.
    Арабы бросились в свой «ауди», который только что, устремясь носом к краю насыпи, перегораживал «ситроену» путь. «Билам» тоже вырулил влево и услышал отчаянные гудки. По шоссе мчались машины. Только что не было ни одной, а тут целый поток грозил смести «ауди», оказавшийся прямо поперек шоссе. Непроизвольно «Билам» сделал реверс, и машина сорвалась с откоса. Через несколько секунд водители проносящихся «ситроенов», «ауди», «мерседесов» и «шкод» услышали взрыв, а самые любопытные, те, кто, выехав на боковую полосу, остановились и вышли из машин, увидели взметнувшееся над кустами пламя, косматое и странное, как новелла, на страницах которой главная героиня так и не появляется, а главный герой вообще еще не родился.
 
* * *
    «Новости» 28 июля 2004 года:
    «Вчера вечером из Палестинской автономии по израильской территории был выпущен реактивный снаряд «Кассам». Он взорвался на пустыре в пятистах метрах от газохранилища, попадание в которое было бы чревато гибелью десятков тысяч жителей Кирьят-Шевы. Пострадавших нет.»               

"Вести", 14.12.06

   
Статьи
Фотографии
Ссылки
Наши авторы
Музы не молчат
Библиотека
Архив
Наши линки
Для печати
Поиск по сайту:
Подписка:
Наш e-mail
  


Hosting by Дизайн: © Studio Har Moria