д-р Раиса Эпштейн

Постсионизм и демократия

Часть 1.Постсионизм как идеология и действительность

Постсионизм – это не только идеология, которая была сформирована с целью заменить прежнюю, потерявшую ныне свою силу и убедительность. Это не только новая теория, претендующая на то, чтобы, - опираясь на строгие и современные научные методы, - критически проанализировать старую, доказав таким образом ее теоретическую несостоятельность и обнажив ее мифологическую природу. Это не только новое мировоззрение, выражающее, с точки зрения его сторонников, более гуманные, демократические и нравственные ценности, нежели те, которые были характерны для старого синистского мировоззрения, предстающего в изображении постсионистов не только устаревшим, но реакционным, анти-демократическим и принципиально безнравственным. Постсионизм это также действительность, в которой находится государство Израиль, в которой живут израильтяне и в которой убивают граждан этого государства. При этом сам факт ставшего со взрывом интифады Эль-Акса почти рутинным убийства ни в чем не повинных граждан в государстве, которое было создано, чтобы стать убежищем для преследуемого еврейского народа, - этот страшный в своей неопровержимости факт связан с постсионистским характером действительности, в которой оказались израильтяне после полувека существования их государства, самым тесным, прямым и непосредственным образом .

И тем не менее утверждение о том, что постсионизм – это действительность, вовсе не противоречит тому обстоятельству, что он - также идеология. Как постсионистская действительность, так и постсионисткая идеология, заняли место прежних сионистских идеологии и действительности. Совершенно очевидно, что существует прямая связь между заменой сионизма постсионизмом на идеологическом уровне и на уровне реальной действительности. Но вопрос о том , в чем заключается эта связь и каково ее сущностное содержание, не столь прост и очевиден, как это может показаться на первый вгляд.

Проблемой постсионизма занимались и продолжают заниматься немало исследователей. Часто их исследования грешат апологетикой, хотя в одном случае это может быть защита сионизма, а в другом – оправдание постсионизма. Два вида ангажированности, два варианта солидаризации с одной из двух борющихся друг с другом идеологий. Иными словами, речь идет не о чисто теоретическом вопросе, но в большинстве случаев об идеологической борьбе, даже если она разворачивается в стенах академии.

Несмотря на то что, с точки зрения строгих академических критериев, проникновение идеологии в научное исследование - это тенденция по меньшей мере проблематичная, с точки зрения демократии спор между двумя точками зрения совершенно легитимен. Проблема, однако, состоит в том, что оправдание постсионизма сопровождается, как правило, отрицанием демократической легитимации сионизма. Способ, которым это осуществляется, выражается в попытке отождествить постсионистское мировоззрение с демократией как таковой, в то время как противоположная сторона в дискуссии слишком часто представляется сторонниками постсионизма как анти-демократическая и даже, – что иногда выражено намеком, а иногда и впрямую, – как националистически-фашистская.

Новая демократия как постсионизм и пост-еврейство.

Известный израильский исследователь профессор Элиезер Швайд пишет в своей книге «Сионизм после сионизма» 1) :

«В результате победы в Шестидневной войне в израильском обществе наметилась возрожденческая тенденция возвращения к еврейским корням, и ее разнообразные проявления оказались, пожалуй, еще более сильными, чем проявления национального-государственного энтузиазма, которые были так заметны в ходе войны....Но на фоне этих процессов был инициирован иной, противоположный по своему направлению процесс.Он обрел особую силу в 80-е годы и в конце концов сумел нейтрализовать тягу к еврейским корням: конфронтация вокруг религиозного сионизма , «религиозного диктата» и «Целостной Эрец-Исраэль» привела к переинтерпретации понятия либеральной демократии, вследствие которой она обрела статус тотального мировоззрения, являющегося базисом личностной и коллективной самоидентификации израильской секулярной левой и ее образа жизни. Это была воинствующая ответная реакция на возродившуюся вследствие Шестидневной войны еврейскую самоидентификацию – как в религиозной, так и в национально-светской ее версиях» 2).

Швайд видит суть происшедшего изменения в том, что прежде «Израиль был национальным государством, чья демократия сформирована согласно национальным европейским моделям», в то время как «теперь левые ввели альтернативное определение демократии, соответствующее духу американского либерализма: не национальная, а гражданская демократия, в которой религия последовательно отделена от государства» 3). Но нам представляется, что в действительности изменение было гораздо более глубоким и сущностным, нежели только замена одной модели либеральной демократии другою ее моделью.Независимо от того, обоснована ли заключенная в словах Швайда критика американского нео-либерализма, не следует игнорировать тот факт, что он не фигурирует в США в качестве идейного базиса демократического режима как такового, в качестве одной и единственной, обязывающей обе ведущие партии истины, в качестве официальной идеологии государства . В Америке пока еще немыслима ситуация, что партия, придерживающаяся той или иной концепции демократии, - даже та, которая называется «демократической» и считает свое мировоззрение истинно либеральным, - попытается навязать свою концепцию республиканцам и вынудить их действовать в соответствии с нею, обосновывая это утверждением аргументом, что ежели они не сделают так – это будет означать, что республиканская партия представляет опасность для демократии в США. Если бы какая бы то ни было партия в Америке посмела таким образом присвоить себе монополию на демократию и предприняла бы подобный описанному выше опыт – именно она сама тотчас же потеряла бы в этой стране какую бы то ни было демократическую легитимацию.

А между тем, именно это сделала и продолжает делать израильская левая. Она делает это не только в отношении Ликуда и религиозных партий, но в отношении еврейского характера государства Израиль и его сионизма: «Либеральная демократия была теперь представлена не как структурная рамка и ценностный базис политического режима, а как тотальное мировоззрение и такой же тотальный образ жизни» 4). При этом израильская левая отнюдь не удовольствовалась тем, что это будет мировоззрение, оформляющее только ее личную идентификацию и образ жизни. Не для такой бесполезной цели она изобрела эту гениальную концепцию и основывающуюся на ней систему, предназначенную навсегда нейтрализовать ненавистную национальную сторону политической карты Израиля, нейтрализовать как старый сионизм, так и новый дух еврейства (разумеется, «новый» лишь в контексте официальной истории основанного на ценностях МАПАЯ государства Израиль), ворвавшийся с победой Израиля в Шестидневной войне.

Отнюдь не в том лишь была суть произведенной новыми израильскими левыми трансформации, что она подменила былые коллективистские и патриотические ценности на новые, индивидуалистические и нео-либеральные, - хотя именно это утверждает интеллектуал старой мапайной школы Элиезер Швайд 5) - но в требовании того, что одни лишь её, израильской левой (точнее ее нового, гораздо более радикального пост-мапайного поколения, чье мировоззрение начало складываться в конце 60-х годов в том числе под влиянием «революции новых левых» в Европе и Америке) ценности и принципы, каково бы ни было их идейное содержание 6), будут отныне представлены как воплощение самой демократии и «подчинят себе религиозные и национальные ценности» 7). Иными словами, «имеется в виду, что демократия (как понимает ее эта новая левая, и только она – Р.Э. ) будет определять социально-культурный образ жизни всего общества в государстве Израиль» 8). «Так был создан, -подытоживает Швайд,- секулярный радикальный постсионизм, являющийся одновременно и пост-еврейством. На его базе возникло новое издание израильской идентификации: не национальное завершение еврейской идентификации, а всеобщая и абсолютная альтернатива таковой» 9)

Это значит,что израильская новая левая после Шестидневной войны не заменила одну модель либеральной демократии на другую её модель. В действительности она, в сущности, осуществила тихую революцию, или тайный, не замеченный народом переворот – заменив дряхлеющий мапайный синтез социализма с еврейской идентификацией (сколь угодно секулярной, в определенных своих проявлениях анти-религиозной, но тем не менее все еще еврейской) на светскую и атеистическую религию демократической веры - религию, абсолютно альтернативную еврейству.

В принципе, явление светской религии, иногда называемой идеократией, и которое можно также определить как "тоталитарную демократию", - понятие, введенное крупнейшим израильским ученым мирового масштаба проф. Яковом Тальмоном (скончался в конце 70-х годов)в ходе исследования им политической истории и политической мысли Нового Времени 10), - разумеется, не родилось в Израиле. Тальмон обнаружил это явление уже во французском Просвещении (18-й век), и показал, что основообразующим ядром соответствующей интеллектуальной школы является ее «исходная посылка о существовании одной и единственной истины в политике» 11). Притом свою единственную абсолютную истину эта школа "левого тоталитаризма", в отличие от
"тоталитаризма правого" (понятия, введенные тем же Тальмоном), формулирует в виде либеральной идеи 12).

Одна единственная истина проповедующей либеральные ценности тоталитарной демократии, которая установила свою власть в Израиле после Шестидневной войны, это абсолютная антитеза как религиозному иудаизму - так и нерелигиозному еврейству, как либеральной структурной демократии – так и сионизму.

Устаревший сионизм и побежденный либерализм

Последние последователи социалистического сионизма, - когда они пытаются защититься от атаки постсионистов посредством обвинения их в замене старых добрых коллективистских и патриотических ценностей на новые, нео-лиральные и индивидуалистические ,- попадают, в сущности, в заранее подготовленную для них ловушку. Ибо таким образом они, с одной стороны, подтверждают (зачастую вовсе не отдавая себе отчета в этом) утверждение постсионистов о существовании в старом сионизме тоталитарных характеристик (коллективизм – в противоположность либеральному индивидуализму ) и дают, задним числом, легитимацию этим характеристикам, и с другой стороны, оказываются совершенно неспособными обнаружить тоталитарные характеристики в самом постсионизме. Отсюда вытекает, в свою очередь, их принципиальная неспособность совместить сионизм с анти-тоталитарными принципами. Они пытаются вернуть государство Израиль на рельсы уже давно исчезнувшего синистско-социалистического прошлого – вместо того ,чтобы попытаться разработать обновленную концепцию сионизма на базе классического либерализма, то есть в соответствии с его консервативной англо-саксонской моделью, в противоположность модели французской, несущей в себе "родимые пятна" тоталитаризма (см. уже упомянутый факт укорененности тоталитарной демократии во французском Просвещении 18-го века).

Классическая англо-саксонская модель либерализма, как известно, не только не вступает в противоречие с иудаизмом, но, наоборот, своими корнями она, в большой степени, произрастает из иудео-танахических оснований кальвинистской Реформации. В противоположность этому, как социалистическая составляющая старого мапайного сионизма, так и постсионизм, тяготеют к тоталитарной французской модели либерализма (в понятиях Тальмона – к левому тоталитаризму или школе тоталитарной демократии), антисемитская составляющая которого неотделима от самой его сути.

Проблема, однако, заключается в том , что на самом Западе классический либерализм потерпел поражение почти полностью. Рассматривая развитие событий с точки зрения сегодняшней, можно смело утверждать, что распад коммунистической системы, парадоксальным на первый взгляд образом , не усилил его, а нанес ему тяжелейший удар. Он, вне всякого сомнения, потерпел поражение в западной (не только европейской, но и американской) академии. Определенно – в западных СМИ. Факт его абсолютного провала находит свое отражение в идеологической платформе наделенных международными полномочиями судов. Но это - только отдельные аспекты гораздо более общей проблемы. Нарастающее всевластие Евросоюза, все большее расширение его полномочий и усиление его влияния на происходящие в мире процессы, доходящее до того, что Объединенная Европа оказывается способной нейтрализовать даже усилия США, причем в самых существенных аспектах международной политики этого государства, - являются верным признаком оправданности нашего вывода. Прочитанный нами уже после сдачи в печать первоначальной версии этой статьи текст выступления Владимира Буковского в начале 2002 года перед группой членов Британского парламента еще больше утвердил нас в нашей правоте.

Мы всецело согласны с Буковским: похоже, это только начало. Самое интересное ожидает нас, разумеется, впереди. Но в отличие от героя-диссидента, глубоко уважаемого пишущей эти строки, нас здесь , в Эрец-Исраэль, интересует не только судьба Запада, но и судьба нашей собственной крохотной страны. Процессы, происходящие у нас, связаны с происходящим в мире самым непосредственным образом. Внимательное прочтение книги лауреата Нобелевской премии мира Шимона Переса “Новый Ближний Восток” (первое издание книги– 1993 г.) может быть недурным подтверждением этой связи. Но вместе с тем вполне может оказаться, что мы не только потянулись за Западом, и не только оказали ему, инициировав соглашения с ООП, весьма существенную помощь в некоем подобии переворота, о котором говорится в упомянутом выступлении Буковского, но и опередили, изобрели идейно-системный аппарат, легким изящным штрихом наметили методы, средства, инструменты и пути, которые, как теперь все больше выясняется, оказываются довольно эффективными не только в наших палестинах.

Часть 2
Тоталитарная демократия

Бывают мировоззрения и идеологии, вполне совместимые с реальной действительностью и существующим порядком; их цель – исправление и улучшение таковых, а вовсе не их тотальное разрушение. Сторонники этих идеологий придерживаются эволюционных, постепенных изменений, не ломающих спонтанности бытия. Они никуда не спешат, у них есть терпение дожидаться того, что их реформисткая деятельность принесет ожидаемые плоды может быть даже не при их жизни, а для следующих поколений.

Но есть и совершенно иные идеологии и мировоззрения. Они отличаются от первых не по провозглашаемым в них ценностям, а по типу мышления их создателей и приверженцев, которые отнюдь не удовлетворяются постепенным и поступенчатым исправлением существующего порядка. Ими движет мощная, поистине мессианская, по своей сути религиозная энергия 13) – и это несмотря на то, что провозглашаемые ими идеи и декларируемые ими принципы являются вполне светскими, и чаще всего атеистическими. В существующей действительности приверженцы этих странных секулярных религий чувствуют себя весьма скверно; существующий порядок не удовлетворяет их совершенно и почти всегда воспринимается ими в тотально черном свете. Поэтому не случайно они не видят никакой возможности исправить наличную действительность, всегда представляющуюся им как мир зла, путем осуществления постепенных , эволюционных, медленных изменений. Лишь только резкие революционные сломы могут, с их точки зрения, привести к осуществлению высоких идеалов, в которые они так самозабвенно верят.Это – утописты, всегда жаждущие «дивного, нового мира» и готовые, ради его построения, разрушить до самого основанья старый негодный мир.

Такого рода утопизм, «новый мир» осуществления которого с неизбежностью оказывается тоталитарным, родился отнюдь не в России 1917-го или 1905-го года, и с другой стороны, он вовсе не исчез с распадом социалистического лагеря и с формированием постмодернистского мировоззрения, адепты которого нередко видят в нем абсолютную альтернативу почившему тоталитаризму в качестве демократии с большой буквы, которая, наконец, одержала полную и окончательную победу над всеми своими соперниками и врагами. Как это ни парадоксально на первый взгляд, именно мировоззрения, сторонники которых видят в них идеальное воплощение демократии, могут оказаться разрушительными по отношению к реальной, не идеальной, не прописанной огромными, многообещающими, пламенюющими багровым по черному буквами, не идеократической – но скромной структурной демократии. Это явление известно еще со дней Жан Жака Руссо 13), и оно определенным образом проявляет себя также в наши дни.

Уже упомянутый выше израильский ученый Яков Тальмон был, - наряду с такими исследователями как Фридрих Хайек, Карл Поппер, Исайя Берлин, Питер Бергер и др.- одним из тех, кто вложил наиболее значительный вклад в осмысление интеллектуальных оснований рассматриваемой тенденции. Мы уже сказали, что он обозначил ее в качестве "школы тоталитарной демократии", но кроме того использовал для ее анализа целый ряд дополнительных понятий, образующих вместе с первым категориальный каркас его теории: "политическое мессианство ", "секулярная религия ", "религия революции ", "левый тоталитаризм ", и разумеется - "утопия ". Как уже было сказано выше, эта школа возникла впервые в рамках французского Просвещения в 18-м веке, в ситуации бескомпромиссной и чрезвычайно радикальной борьбы ее апологетов против церкви - и любой религии как таковой. Фанатичный антирелигиозный запал этого движения был вовсе не случаен – ибо в действительности это была одна из первых мессианских хилиастических утопий в эпоху секуляризма (секулярная модификация христианского милениаризма 14)) , выразившая себя в новых понятиях светской культуры. Или что то же самое, это была - если воспользоваться языком Тальмона – секулярная религия, с необходимостью выразившая себя в качестве политического мессианства.

Верующие этой новой альтернативной атеистической религии придерживались либеральных принципов, то есть верили в свободу и страстно стремились к ее осуществлению, и были истинными гуманистами, то есть преклонялись перед человеком и были готовы на любые жертвы ради счастья, благополучия и расцвета будущего человечества – но при этом они оправдывали жесткий идейный диктат 15) и по существу неограниченную политическую деспотию 16) как неизбежное средство достижения своих возвышенных целей.

Первая попытка воплощения в жизнь утопического либерализма такого рода была предпринята в ходе Французской революции 1789-го года и привела к установлению диктатуры Робеспьера 17). После того, как тот же тип мыслительной деятельности, претерпев некоторые идейные трансформации, породил марксистское учение в его аутентичном и частично видоизмененных ленинском и сталинском вариантах, он нашел свое новое воплощение в тоталитарном коммунистическом режиме, продержавшемся в течение несравненно более длительного периода, нежели республика якобинцев.

Следует отметить до сих пор многими непонятое важное обстоятельство, связанное с сущностью тоталитарной демократии: коммунистический режим в СССР потерпел крах, после около 70-ти лет своего существования, в первую очередь не из-за экономических и политических причин, а в результате завершения постепенного и длительногого процесса демифологизации советского общества, то есть – распада его слепой веры в утопию, на базе которой был установлен этот режим и на которую опиралось это государство.

Немалое число людей до сегодняшнего дня убеждены в том, что этот бесчеловечный режим был продуктом разного рода исторических, общественных, политических и ментальных обстоятельств, специфических лишь для одной России. Но не случайно писал Питер Бергер с некоторым сарказмом, но в то же время с полнейшей серьзностью, что «западные интеллектуалы освободятся от чар социалистического мифа только после того, как западные общества попадут под власть социалистических режимов» 18). Он, конечно же, имел в виду огромное влияние левых идей, которому западные интеллектуалы подвергались на протяжение всего Нового времени, и особенно в 20-м веке. В 70-е и 80-е годы, - на фоне кризиса, упадка, а затем и распада социалистического лагеря, - казалось некоторое время, что это влияние исчерпало себя окончательно и что победа либерализма консервативного толка уже не может быть поставлена под сомнение. Но вскоре стало выясняться, что это была лишь иллюзия. И еще выясняется (хотя это обстоятельство пока не стало очевидным для всех – а скорее всего, не станет очевидным для всех и в дальнейшем), что западные общества именно сейчас подпадают под власть если и не «социалистических режимов» старого типа,– то во всяком случае – единого режима, опирающегося на обновленное левое мировоззрение, являющееся трансформацией старого социалистического мифа. Как всегда в рамках тоталитарно-демократической тенденции, обновление, - каким бы на первый взгляд острым оно ни было, - выражается только в декларируемых идеях, в то время как тоталитарный тип мышления, который снова и снова "наполняют" этими сменяющими друг друга идеями, ценностями и принципами, остается прочным и неизменым.

***

Как вскоре после второй мировой войны, так и в более поздние годы, была выпущена в свет богатая и разнообразная научная литература, посвященная теме тоталитаризма, анализу его корней и поиску путей его предотвращения в будущем. Однако, большинство исследователей занимались и продолжают заниматься тоталитаризмом правого толка, и лишь относительно немногие предприняли усилия по исследованию природы левого тоталитаризма 19). Одна из причин отсутствия интереса к воззрениям, лежащим в основе тоталитаризма этого типа, связана с тем, что исследования осуществляют интеллектуалы, а западные интеллектуалы, - что известно отнюдь не только из выводов Питера Бергера, - находятся под влиянием именно этих самых воззрений. Дополнительная и не менее важная причина отсутствия внимания к данной теме заключена в чарующем и околдовывающем имени, за которым прячется явление левого тоталитаризма, - это одно из самых опасных явлений современности. Чарующее имя, которое мы имеем в виду – «демократия».

Две ошибки Якова Тальмона

Итак, как показал Яков Тальмон, тоталитарная демократия возникла во французском Просвещении 18-го века и затем продолжала существовать в своих различных модификациях в течение всего Нового времени, проявившись не только в утопиях западных интеллектуалов и абстрактных теориях западных мыслителей, но и во вполне реальных бесчеловечных политических режимах – таких как якобинская диктатура и советский коммунизм.

Но Тальмон ошибся в своем оптимистическом выводе ,согласно которому политический мессианизм – позднейшая модификация рассматриваемой школы - «перестал быть реальной опасностью после того, как ему не удалось стать своего рода мировой церковью, прихожане которой должны были быть не только пассивными верующими,но преданными солдатами революционной армии, принимающей приказы от Высшего Военного Штаба» 20).Тальмон ошибался как в отношении общего международного аспекта этого своего вывода, так и в отношении его специфического израильского аспекта.

А. Мировая церковь тоталитарной демократии не умерла

С точки зрения международного аспекта проблемы, вышеприведенный вывод Тальмона кажется, на первый взгдяд, вполне оправдавшимся . Но это только если отнести его – и именно это имел в виду исследователь – исключительно к интернационалистским ориентациям марксистской идеологии и далеко идущим планам бывшего коммунистического блока. Ошибка Тальмона вытекает из довольно парадоксального, с точки зрения его собственной концепции, не-учета возможности, которую логика его теории о тоталитарной демократии в принципе предусматривает. Ведь никто иной как сам Тальмон убедительно доказал, что специфика демократии такого рода заключается не в вере ее сторонников в какое-то определенное мировоззрение (марксистское в данном случае), а в том, что эта демократия опирается на веру ее сторонников в одну единственную истину, одно единственное мировоззрение – каково бы ни было его, этого мировоззрения, идейное содержание: коммунистическое, социалистическое или даже представляющее себя в качестве либерально-капиталистического.

В последнем случае мы вовсе не напрасно сказали: «представляющее себя». Ибо действительно последовательный либерализм, сформировавшийся в своем первоначальном классическом виде частично уже в 18-м (см., н-р, Эдмонд Бьерк), но особенно в 19-м веке ( см., н-р, Токвиль, Констан, Гизо и др.) в качестве глубоко осмысленной реакции на якобинскую диктатуру и лежащие в ее основании подходы просветительской тоталитарной демократии 18-го века,- и нашедший в дальнейшее свое развитие после Второй мировой войны в качестве не менее осмысленной реакции на коммунистический тоталитаризм (см., н-р, написанные в конце войны труды Хайека, Поппера и др.), в принципе не сочетаем с верой в одну единственную идею. Точно так же действительно последовательные либералы не могут требовать от всего остального общества, чтобы оно верило только в то, во что верят они сами – даже если речь идет о являющейся предметом их веры либеральной идее. Всякий , кто требует такое, утверждая к тому же , что не подчиняющиеся его требованию представляют опасность для демократии, является в действительности субъектом тоталитарного сознания – даже если он сам считает себя (или считается в глазах кругов ,состоящих из таких же, как и он сам , носителей тоталитарного сознания) просвещенннейшим либералом.

***

Сегодня мы оказались свидетелями того, как формируется новая секулярная мировая церковь, стены которой возводятся отнюдь не в России и Восточной Европе, но сила влияния которой уже сейчас значительно превышает ту, которой даже в свои лучшие времена достигал коммунистический блок. Прихожане этой новой церкви получают указания уже не из Москвы, а из Парижа , Брюсселя или Бонна. Послушные же солдаты ее армии выполняют приказы, исходящие уже не из штаба войны, как это бывало прежде, – а из всемогущего штаба Мира. Яков Тальмон, который скончался задолго до распада СССР, не предвидел, похоже, что будет учреждена новая тоталитарная церковь. Он, классический западно-европейский либерал, не был в состоянии предугадать, что эта церковь поднимется именно в просвещенной Европе. Но если бы он не умер раньше времени и оказался свидетелем этого процесса, то - хочется надеяться - он заметил бы, что и эта новая церковь, точно так же, как и старая коммунистическая, скрывает свою тоталитарную сущность под покровом демократии, что она унаследовала у умершей полную и безусловную солидарность с убийцами из ООП, что она подобна марксистской церкви и имманентным ей антисемитизмом, пытающимся завуалировать себя под покровом анти-израилизма.

Б. Корни новой мировой церкви

Несмотря на то, что новая церковь в достаточно явственной форме начала формироваться после распада социалистической системы, - ее подлинным началом является так называемая студенческая революция , происшедшая в конце 60-х и начале 70-х годов в Европе и Америке. В авангарде этого движения протеста оказались группы, называвшиеся в англо-саксонских странах "новой левой", а в Европе (в первую очередь, во Франции) "леваками" (гошистами) или "радикальной (экстремистской) левой." Эти группы придерживались революционно-тоталитарных идеологий (неомарксизм,маоизм, троцкизм, анархизм и т.п.), точно отвечающих сформулированным Тальмоном критериям того, что он называл политическим мессианством. В дни своего восстания члены этих групп представляли собою общественных маргиналов и демонстративно выступали в качестве нон-конформистов, но со временем выяснилось, что их влияние на западное общество и его сознание оказалось более чем существенным, и очень многие из тогдашних "леваков" и "нон-конформистов" не только отлично интегрировались в обществе, но достигли ключевых позиций как в своих собственных государствах, так и в самых влиятельных международных организациях и институциях – будь то руководство партиями и государствами, ведущие позиции в экономике, академии, СМИ, судебной системе, в ООН, в администрации Евросоюза, в организациях, занимающихся различными сферами деятельности мирового процесса глобализации.

С точки зрения занимающей нас темы представляется немаловажным факт массированного представительства и чрезвычайно активной роли евреев в движении «новых левых» - обстоятельство, повторившее и здесь некие характерные особенности давнего революционного движения в Росии, приведшего в свое время к установлению тоталитарного коммунистического режима. Сегодня эта же тенденция воспроизводится в интенсивном представительстве евреев в анти-израильских западных СМИ и в анти-израильской западной академии. Впрочем, и наш собственный постсионизм принадлежит к тому же кругу явлений.

Часть 3
В. Глобализация под властью бывших гошистов и еврейский вопрос

Следует отличать первоначальную форму глобализации, - возникшей как стихийный по своей внутренней природе, сугубо экономический процесс, связанный исключительно с прагматическими интересами и ориентациями его агентов,– от ее нынешней видоизмененной формы, ставшей следствием захвата ключевых позиций в ней политическими силами, ведомыми определенными идеологическими установками и устремлениями, изначально определяющими конечную цель и направление этого процесса.

в Поскольку эти изменения произошли под влиянием повзрослевших гошистов, - успевших сменить свои взгляды с маоистских и троцкистских на другие, более соответствующие их нынешнему солидному положению, но при этом отнюдь не сменивших тип своего тоталитарного мышления, - ясно, что сам этот процесс просто не мог не обрести тоталитарные признаки и характеристики 21) .Таким образом, оказывается, что от имени и во имя торжества декларируемых ими либерально-демократических принципов и идей, завладевшие процессом глобализации, его институциями и организациями бывшие «новые левые» разрушают старую реальную демократию 22).

Как всегда, в основу положена утопия о новом мире, только, - в отличие от старых утопий подобного рода, - достижение высокой и святой цели осчастливливания человечества требует на этот раз уже не индивидуальных человеческих жертв, а принесения в жертву целых наций, в первую очередь – еврейского народа.

Факт близости позиций ООН, бывшего инструмента межданародного влияния советской коммунистической империи, и Евросоюза достаточно очевиден. Для нас особенно существенен тот аспект этой близости, который выражается в их общих про-палестинских (а также про-арабских в целом) и анти-израильских ориентациях, являющихся, в свою очередь, прямым продолжением традиционных позиций уже не существующего ныне СССР. Хотя, разумеется, здесь есть и элемент некоторой новизны. Арабские страны и беженцы из исламских стран в западных государствах выполняют ныне в системе европейских ценностей еще одну, компенсаторную по своему существу функцию: потерявшая ныне свою адекватность тяга к коммунистическим тоталитарным режимам и коммунистам, характеризовавшая европейских левых ушедшей эпохи, сменилась у нового левого поколения не менее вожделеющим тяготением к тоталитарному арабскому миру и его представителям, переселившимся в более цивилизованные края.

Разумеется, в этой любовной связи немаловажную роль играют экономический расчет и демографический фактор. Но не стоит игнорировать и высоко-платонический импульс глубокой душевной привязанности - идеологичекий момент, связанный с никогда не угасающей мессианской мечтой левых (без которой они просто перестали бы быть левыми!) о будущем всечеловеческом обществе. Как и у Маркса, а затем русских и советских коммунистов всех мастей и поколений, так и у нынешних левых, эта великая мечта никоим образом не может быть совмещена с признанием возможности сохранения еврейского народа и его, этого народа, суверенного государства.

Итак, можно, - как нам представляется - уверенно утверждать, что начавшаяся как экономический, в основе своей прагматический процесс глобализация становится, - под неусыпным контролем европейской левой и ее могущественной бюрократии, - все более и более похожей на воплощение мессианской утопии Маркса. Если это не совсем так с точки зрения тотально анти-капиталистического аспекта марксова учения , - то это несомненно так с точки зрения его мессианско-политической сути. Все и всяческие национальные раличия - как с точки зрения марксова коммунизма, так и с точки зрения ново-европейской утопии уже вовсю наступающего на нас очередного «дивного мира» - должны исчезнуть бесследно в ходе создания единого человечества, в котором будут, наконец, достигнуты всеобщее материальное и духовное богатство, равенство, счастье, фактически реализованный гуманизм и моральное совершенство для всех и для каждого. Уже сейчас , - и в этом тоже не трудно увидеть определенную параллель бывшему советскому Государству Солнца , - всякое устремление к сохранению национальной специфичности в ее неслиянности с абстрактным всечеловеческим целым рассматривается европейским сообществом как, по меньшей мере, вступающее в противоречие с принципом политкорректности. По большей же и высшей мере, становящейся совершенно политкорректной в особенности в случае, когда речь идет об Израиле, такого рода анти-универсалисткое устремление рассматривается как расизм и нацистская опасность, вполне оправдывающая проведение параллели между ним и Катастрофой.

Это значит, что еврейский вопрос решается в рамках постмодернисткой эры примерно в том же духе, в каком он решался в весьма характерном для эпохи «модерна» учении еврея Карла Маркса. С тем, правда, дополнением ,что в роли еврея, путающегося под ногами у сил общественно-исторического прогресса, а потому предназначенного исчезнуть в качестве такового, выступает теперь не менее мешающее прогрессу ,и значит, опять-таки обязанное исчезнуть, быть стертым с карты истории, государство еврейского народа, - по поводу которого было сказано как-то, в самом разгаре интифады Эль-Акса, одним из выдающихся руководителей европейского сообщества: «Ни проглотить – ни выплюнуть....». И действительно ему, этому государству, определенно нет места в мессианском будущем, которое на этот раз строится на основе кровного (во всех смыслах этого слова) союза демократо-либералов объединенной Европы с исламским миром, ведущим как скрытую, так и явную войну на уничтожение государства Израиль.

Но сходство намечается здесь отнюдь не только с марксизмом. Совместная платформа ООН, ЕС и арабских стран касательно их отношения к государству Израиль явно содержит в себе еще один, дополнительный по отношению к идеологии марксизма и практике уже не существующего советского государства компонент, хотя и он хорошо известен из недавней истории. Тот, который уже сейчас приближает всех этих просвещенных либералов (а значит и тех , - в какой бы стране они ни жили и к какому бы «прогрессивному» и «демократическому» лагерю ни принадлежали - кто солидаризируется с ними, обвиняя в событиях интифады Эль-Акса Израиль, а не палестинских убийц) к самой границе нацистского антисемитизма.

Г. Денацификация без декоммунизации

Как случилось, что уже после распада социалистического лагеря и связанной с ним великой победы западной демократии Европа возвращается, по существу, к видоизмененной марксистской модели, - а с точки зрения ее позиции по еврейско-израильскому вопросу, может быть, даже к синтезу этой модели с другой, еще более чудовищной, чем она, хотя и считающейся противоположной первой и несовместимой с ней ? Одна из причин этого заключается, вероятно, в том, что сами по себе благотворные процессы денацификации, осуществленные в Европе после Второй мировой войны, обернулись с течением времени ситуацией, в которой любые партикуляристко-национальные ориентации стали идентифицироваться с национализмом, расизмом и даже нацизмом, что, естественно, автоматически делает их нелегитимными во всяком государстве, претендующим на звание демократического. И вот какая на первый вгляд совершенно парадоксальная картина вырисовывается на фоне этой ситуации: отождествление с нацизмом национальных ориентаций, которые должны быть легитимными во всякой здоровой демократии, приближает позиции самой псевдо-демократии, осуществляющей делегитимацию этих ориентаций, ко вполне реальному, а не воображаемому нацизму.

Иначе, вероятно, и не могло быть. Два на первый взгляд противоположных анти-демократических режима на сущностном уровне корней их общей тоталитарной природы глубоко связаны между собою – так, что не вырвав этих корней, невозможно быть уверенными, что они не прорастут вновь. В ситуации, когда Запад, - полагая ,что он произвел денацификацию, - не осуществил параллельного процесса по отношению ко второму типу тоталитаризма, он оставил целыми корни, о которых идет речь. С точки зрения сегодняшнего развития событий есть основания прийти к выводу , что в этих условиях и денацификация оказалась, в сущности, мнимой.

Несмотря на то, что история, особенно в 20-м веке, со всей очевидностью доказала, что тоталитарная опасность угрожает отнюдь не только справа, и что опасность левого тоталитаризма не является меньшей, чем опасность тоталитаризма правого, - только естественно, что первую из этих двух опасностей как европейская, так и израильская левая, всецело властвующая в своей стране над общественным сознанием, предпочли полностью проигнорировать. «Де-коммунизация» не была произведена, и этот факт, кроме всего прочего, привел к тому, что интернационализм коммунистической церкви не только не потерял даже доли своей прежней легитимности, - но, более того, стал непререкаемой истиной, настоящим кредо религии тоталитарной демократии в ее хотя и обновленной, но не менее фанатичной и фундаменталистской, чем прежние, версии, как она сформировалась в нынешний якобы «пост-идеологический» период.

Постсионизм, внутри которого мы живем и погибаем на нашей издревле принадлежащей еврейскому народу земле – есть местная версия этой восходящей фундаменталистской церкви – еще одной универсалистской, отрицающей наше право на существование как народа религии.

Д.Местная Церковь тоталитарной демократии: постсионизм

Яков Тальмон ошибся и в контексте Израиля, когда пришел к выводу, что «тоталитарная демократия перестала быть опасностью».Сказанное не означает, что этот ученый, относящийся к группе самых заметных в мире представителей классически-либерального направления в 20-м веке, не замечал тоталитарных проявлений израильской государственности. Как раз наоборот.

Некоторые из сегодняшних борцов с постсионизмом относят Тальмона чуть ли не к его родоначальникам, в том числе потому, что он смел резко критиковать Бен-Гуриона и замечал тоталитарные тенденции в правлении МАПАЯ еще в те времена, когда даже гораздо более скромная критика воспринималась как подрывная деятельность против самих основ государства Израиль, и уж конечно, была вне рамок академического консенсуса . Сегодня вне консенсуса в израильской академии – не только те, кто смеют защищать мапайский сионизм, но и те, кто смеют защищать какой бы то ни было сионизм вообще. Сама критика сионизма почти стала той самой «одной единственной истиной», о которой в свое время писал и говорил Тальмон. И подобно тому как прежде не общепринятые критические позиции воспронимались в качестве враждебных сионистскому государству как таковому, так сегодня не общепринятые позиции защиты и оправдания сионизма и еврейства почти всегда воспринимаются в качестве враждебных израильской демократии.

Мнимость либерализма, декларируемого свергателями сионистских мифов, обнажается, быть может, более всего именно здесь, ибо обличаемая постсионистами тоталитарная абсолютизация принципа государства в отвергаемом ими социалистическом сионизме сменилась у них самих столь же тоталитарной абсолютизацией принципа демократии.

Но ведь в этой замене принципа государства принципом демократии внутри оставшегося непоколебленным, и только еще более усилившегося тоталитаризма, и состоит секрет еще не признанной многими, но увы, уже состоявшейся победы либеральствующего большевизма в Израиле. Это, собственно, и есть то,что принято называть постсионизмом, что в действительности является не пост-еврейством, а анти-еврейством, что выступает здесь в роли Святой Демократии – религии, обладающей своей церковью, своим священничеством, своим приходом и своими еретиками.

***

Таким образом, Тальмона нельзя упрекнуть в том ,что он не замечал тоталитарных тенденций в сионизме МАПАЯ, бывшем в ту пору (как, впрочем, и теперь) «одной единственной» государственно легитимной версией сионизма.Он действительно перенес на него свои общие выводы относительно внутренней сущностной связи утопии и тоталитаризма , видя при этом сионизм в качестве утопии.С этими его выводами можно соглашаться или оспаривать их, но настоящая проблема состоит в другом. Тальмон не заметил, или не захотел заметить еще более тоталитарных тенденций в младо-левой волне, поднявшейся после Шестидневной войны и обретшей со временем непререкаемую идеологическую власть в Израиле. Эта власть идеальным образом соответствует признакам тоталитарной демократии и политического мессианства, описанным в учении Тальмона. И потому столь поразительно, что он сам был из первых, кто поверил в чреватую тоталитаризмом утопию мира, и еще тогда начал активно действовать в направлении ее реализации. Тем самым, и он внес свою лепту в подготовку поворота, катастрофически изменившего судьбу Израиля. Этот парадокс мы, в первую очередь, и имеем в виду, говоря о неспособности Тальмона диагностировать тоталитарные тенденции в израильской действительности.

MAOF, 5.03.2003

Сайт Раисы Эпштейн

К списку аналитических статей